Умудрённые опытом приключения знают, что бесполезно прятаться от любопытной жопы - она всё равно их находит.(с)
Фэнтези
Мы встаем до света, накидываем плащи из искристой драконьей кожи, берем мешки и идем на запад, пока раскаленный щит поднимается над землёй, и ледок трещит под ногами, и тонко пищит москит. Мы ползем среди гор вдоль маленьких бурных рек, ядовитый дым из расщелин нам ест глаза, с каждым днем холодает, браге нас не согреть. Мы идем добывать дракона, возможно, треть или даже две трети из наc не придут назад.
По шести из нас плачут виселица и кол, трое -- мрази рангом поменьше, их ждут в тюрьме, у троих -- разбиты сердца: всем идти легко. Только мне так страшно, что целый день в горле ком. читать дальшеЯ тринадцатый -- проводник, знаток этих мест. Мы не знаем толком, каков из себя дракон. Я слыхал, он, как только хочет, меняет вид: может стать человеком, птицей, кустом, рекой, он и сам иногда забывает, кто он такой, и годами живет в тумане, как будто спит.
Мы находим с утра на стоянке его следы, часовые не помнят ночи, но все дрожат, мы идем под флагом победы в узде беды. Вдалеке то и дело виден багровый дым, придорожные камни трещат, отпуская жар.
Я вожусь с костром, я могу развести костер из любой древесины и под любым дождем. Мне сегодня снилось: огонь из меня растет; я подскакивал с криком, пил воду и щеки тер.
И полет был высок, и коготь мой был остер, и сухая шкура шипела "Чего ты ждешь?"
Марш исхода
Приятель, послушай, над городом скрипка играет с утра. И страшно, и странно, и струнно, и зыбко. Ты слышишь? Пора. Мы, кажется, всё же успели прижиться в бетонной тюрьме. Услышали даже безмозглые птицы. Бросай, что имел.
А скрипка заходится яростным плачем, срываясь на визг. Мы длимся, течем, мы шагаем и скачем. Мы выползли из. И страшно и странно и струнно и жарко. Вступает кларнет. Угрюмые тролли троллейбусных парков выходят на свет. Швыряет в проулок распаренный банщик отменную брань -- под звуки трубы распеваются баньши общественных бань. И сонные феи подвальных кофеен -- одна за одной -- бросают ключи от подвальных кофеен в канал Обводной. Взорвали кусок ненавистного МКАДа сегодня с утра. Кольцо разомкнусь -- нам больше не надо штаны протирать в квартирах, больницах и офисах чинных. В свинцовой пыли. Приятель, спеши. Ведь его же починят. Асфальт подвезли.
* * *
Один мой друг завел себе ангела,
настоящего,
с белыми крыльями и тревожным светом в груди.
Ему предлагали рыбок, кота, гигантского ящера –
не брал: рыбок целое море, а ангел – всего один.
Нормальный попался ангел:
красивый, послушный, ласковый.
Слегка мелковат, но зато освещает комнату в темноте
и балует всех под вечер такими сказками,
каких человек не сложил бы,
да и не захотел.
Мой друг недавно устроился
на вторую работу.
Ангел в доме – не мышка, в содержании дорог.
Он же видеть не хочет супов, котлет и компота,
ему подавай нектар,
креветки,
пармезан в помидорах.
Он пьёт только чистый виски,
спит исключительно сидя,
но чтобы кто-нибудь рядом всё время стоял
с опахалом.
Друг мой стоит.
Сдувает пылинки.
Всё в наилучшем виде.
Недавно они завели грифона, будто забот не хватало.
Я временами ворчу, говорю, зачем тебе это?
Пользы ведь от него никакой, зато по горло возни.
Друг молча смотрит.
В усталых глазах – острые блики света.
И что-то такое...
такое...
Не могу объяснить.
* * *
Один мой друг, воевавший в прошлом в Чечне,
Видевший там такое, чего, вроде как, и нет,
Что-то такое выращивает на окне:
То ли траву емшан, серебристую при луне,
То ли росток баобаба – убийцу мелких планет,
То ли драконьи зубы, опасней которых нет,
Особенно если сеять, не удаляя нерв.
В общем, этот мой друг – тот ещё экспонат.
Продал квартиру и дачу, чтобы купить семена,
Переселился в барак, весь день сидит у окна,
Следит за своей рассадой, хорошо ли освещена,
Достаточно ли тепла, не поникла ли, не больна,
Шепчет ей что-то, странно, что не поёт серенад…
И, конечно, этот садовник напрочь забыл про нас.
Я говорю, оставь свою зелень, у меня есть вино,
Он только машет рукой, дескать, спасибо, но
Я нужен моим росткам, нужен им день и ночь.
Они зацветут через десять лет, это предрешено.
Он говорит, представь, годами хранить одно.
Это почти как идти во тьме по вешкам звезд или нот,
Это почти как ехать домой или искать руно.
Я говорю, сиди, сколько хочешь, толку с этого нет.
Я говорю, растеньица эти просто насмешка над
Глупым тобой…
И думаю, не украсть ли одно.
* * *
Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони...
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.
О припадках
И когда с глаз спадёт туманная пелена, смолкнет этот безумный аккордеон, этот жуткий альт, он придет в себя на карнизе: к спине стена, под ногами жесть и бетон, а внизу -- асфальт. Он замрёт, почти не дыша, губу прикусив, не решаясь глядеть на стоящих внизу, на смотрящих вверх. Что там было вчера? Да обычный корпоратив, просто штатная проба друг друга на зуб под винцо и блеф. Что ещё? Деваха эта с пунцовым ртом: староват, мол, ты, виршеплёт, вон -- очки, живот...
А потом зазвучала музыка.
А потом он не помнит почти ничего. Почти ничего. Только, кажется, шёл, как крыса, на нервный звук, идиотски скалясь, раскидывая коллег, преграждавших путь. И казалось, что если встанешь, нутро порвут эти чертовы ноты, срывался в бег и не мог свернуть.
Стой, работай теперь горгульей блочных домов. Впрочем, что-то мигает внизу, пожарники, что ли? В отпуск. Завтра. Куда-нибудь под Саров. Скажешь, внезапно разнылся зуб. Скажешь, что болен.
Корча пожарным рожи, выпотрошив карман, он достаёт мобильник. Номер твой набирает -- весел, как какаду. Скажет потом, что был... ну, допустим, пьян. Или что в "фанты" с друзьями играли, и он продул.
Нарния
(как бы фанфик)
За яблоневою дверцей, за стареньким фонарём храните обмылки сердца, последний радушный дом. Покуда снаружи худо, внутри -- весна и покой. Сидите в шкафу, покуда снаружи -- сорок второй. Живите, как королевы, домашний чтите уют, покуда дочери Евы пилотки и раны шьют. Живите вдали от дома, как гордые короли, пока сыновья Адама летят под команду "пли" за край, к золотому небу, к сиреневым берегам, уходят в сырую небыль, в неведомый край и там становятся барсуками, волшебной цветной мошкой, народом, верящим в камень, осиной, дубком, ольхой и прочей разумной флорой. Всем тем, что укроет вас, когда разбомбили город, и мама уже мертва.
* * *
Не будет истории пафосней и чудесней: мой лучший герой -- в эпицентре военных действий. При нем пулемет, но если бы он был детский, расклад бы не стал сложнее или страшней. К рассвету кажется: пушки палят напевно. Награда за всё -- не орден и не царевна: в двух днях пути -- его родная деревня, но он не решается даже думать о ней. Дорога домой -- три пролеска, четыре брода. Стремительно наползает линия фронта. Сдержать наступление может, допустим, рота, но есть -- десяток бойцов и припасов воз. В армейских пайках -- питательный вкусный радий, но он не взял, ему ли, громиле, брать их? Он с детства защитник младших сестер и братьев. В нём девять дюймов, считая пятнистый хвост. Сейчас я добавлю абсурда и суматохи, сказав, что сестры и братья зеленоухи, сказав, что с прошлого месяца эти крохи не съели ни капли меди и серебра. И пусть у малюток коротковаты лапки, они надевают свои меховые шапки, они залезают на ящики и коробки, льют пули в заводе и ждут, что вернется брат.
Всё кончится скоро, и будут враги разбиты, и брюхо набито, и даже лицо умыто, и будут салюты, чепчики, аты-баты, медаль, увольнение, дом, родные глаза.
Я знаю всё, но вряд ли хоть что-то выдам. В руках у него пулемётик, видавший виды, он жмёт из себя безумный последний выдох, последний залп, сто пятый последний залп...
Ты спросишь меня: "Так он тушкан или выдра?"
Смеюсь в ответ.
И страшно, не рассказать.
Сторож
Убери ножовку, оставь в рюкзаке паяльник,
Не пытайся найти прореху в броне ограды.
Идиот, никогда не ешь молодильных яблок!
Про волшебные яблоки в сказках не пишут правды.
У волшебных яблок другой алгоритм работы.
Лет тебе не вернут, глядишь, ещё и отнимут.
Просто мир после них уныл и смердит до рвоты,
Просто всякое яство горчит в сравнении с ними,
Просто тесен текст, и любой музыкант бездарен,
Просто всё, кроме яблок, становится слишком просто.
И сбежать нельзя, разве что отключить радары,
Разогнать команду и уплыть доживать на остров,
Стать смотрителем маяка, завести мэйн-куна,
В пять утра записывать сны, что к утру поспели…
Нет, умрёшь ты в итоге, как в сказке, безмерно юным.
Задохнёшься в своём постаревшем убогом теле.
Так что дуй отсюда, вот тебе леденцов пакетик --
Угостишь детей. И не сметь больше мне тут ползать!
Я ужасно добрый, как ты уже мог заметить.
Но собак спущу.
Для твоей же, конечно, пользы.
lllytnik.livejournal.com/
Мы встаем до света, накидываем плащи из искристой драконьей кожи, берем мешки и идем на запад, пока раскаленный щит поднимается над землёй, и ледок трещит под ногами, и тонко пищит москит. Мы ползем среди гор вдоль маленьких бурных рек, ядовитый дым из расщелин нам ест глаза, с каждым днем холодает, браге нас не согреть. Мы идем добывать дракона, возможно, треть или даже две трети из наc не придут назад.
По шести из нас плачут виселица и кол, трое -- мрази рангом поменьше, их ждут в тюрьме, у троих -- разбиты сердца: всем идти легко. Только мне так страшно, что целый день в горле ком. читать дальшеЯ тринадцатый -- проводник, знаток этих мест. Мы не знаем толком, каков из себя дракон. Я слыхал, он, как только хочет, меняет вид: может стать человеком, птицей, кустом, рекой, он и сам иногда забывает, кто он такой, и годами живет в тумане, как будто спит.
Мы находим с утра на стоянке его следы, часовые не помнят ночи, но все дрожат, мы идем под флагом победы в узде беды. Вдалеке то и дело виден багровый дым, придорожные камни трещат, отпуская жар.
Я вожусь с костром, я могу развести костер из любой древесины и под любым дождем. Мне сегодня снилось: огонь из меня растет; я подскакивал с криком, пил воду и щеки тер.
И полет был высок, и коготь мой был остер, и сухая шкура шипела "Чего ты ждешь?"
Марш исхода
Приятель, послушай, над городом скрипка играет с утра. И страшно, и странно, и струнно, и зыбко. Ты слышишь? Пора. Мы, кажется, всё же успели прижиться в бетонной тюрьме. Услышали даже безмозглые птицы. Бросай, что имел.
А скрипка заходится яростным плачем, срываясь на визг. Мы длимся, течем, мы шагаем и скачем. Мы выползли из. И страшно и странно и струнно и жарко. Вступает кларнет. Угрюмые тролли троллейбусных парков выходят на свет. Швыряет в проулок распаренный банщик отменную брань -- под звуки трубы распеваются баньши общественных бань. И сонные феи подвальных кофеен -- одна за одной -- бросают ключи от подвальных кофеен в канал Обводной. Взорвали кусок ненавистного МКАДа сегодня с утра. Кольцо разомкнусь -- нам больше не надо штаны протирать в квартирах, больницах и офисах чинных. В свинцовой пыли. Приятель, спеши. Ведь его же починят. Асфальт подвезли.
* * *
Один мой друг завел себе ангела,
настоящего,
с белыми крыльями и тревожным светом в груди.
Ему предлагали рыбок, кота, гигантского ящера –
не брал: рыбок целое море, а ангел – всего один.
Нормальный попался ангел:
красивый, послушный, ласковый.
Слегка мелковат, но зато освещает комнату в темноте
и балует всех под вечер такими сказками,
каких человек не сложил бы,
да и не захотел.
Мой друг недавно устроился
на вторую работу.
Ангел в доме – не мышка, в содержании дорог.
Он же видеть не хочет супов, котлет и компота,
ему подавай нектар,
креветки,
пармезан в помидорах.
Он пьёт только чистый виски,
спит исключительно сидя,
но чтобы кто-нибудь рядом всё время стоял
с опахалом.
Друг мой стоит.
Сдувает пылинки.
Всё в наилучшем виде.
Недавно они завели грифона, будто забот не хватало.
Я временами ворчу, говорю, зачем тебе это?
Пользы ведь от него никакой, зато по горло возни.
Друг молча смотрит.
В усталых глазах – острые блики света.
И что-то такое...
такое...
Не могу объяснить.
* * *
Один мой друг, воевавший в прошлом в Чечне,
Видевший там такое, чего, вроде как, и нет,
Что-то такое выращивает на окне:
То ли траву емшан, серебристую при луне,
То ли росток баобаба – убийцу мелких планет,
То ли драконьи зубы, опасней которых нет,
Особенно если сеять, не удаляя нерв.
В общем, этот мой друг – тот ещё экспонат.
Продал квартиру и дачу, чтобы купить семена,
Переселился в барак, весь день сидит у окна,
Следит за своей рассадой, хорошо ли освещена,
Достаточно ли тепла, не поникла ли, не больна,
Шепчет ей что-то, странно, что не поёт серенад…
И, конечно, этот садовник напрочь забыл про нас.
Я говорю, оставь свою зелень, у меня есть вино,
Он только машет рукой, дескать, спасибо, но
Я нужен моим росткам, нужен им день и ночь.
Они зацветут через десять лет, это предрешено.
Он говорит, представь, годами хранить одно.
Это почти как идти во тьме по вешкам звезд или нот,
Это почти как ехать домой или искать руно.
Я говорю, сиди, сколько хочешь, толку с этого нет.
Я говорю, растеньица эти просто насмешка над
Глупым тобой…
И думаю, не украсть ли одно.
* * *
Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони...
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.
О припадках
И когда с глаз спадёт туманная пелена, смолкнет этот безумный аккордеон, этот жуткий альт, он придет в себя на карнизе: к спине стена, под ногами жесть и бетон, а внизу -- асфальт. Он замрёт, почти не дыша, губу прикусив, не решаясь глядеть на стоящих внизу, на смотрящих вверх. Что там было вчера? Да обычный корпоратив, просто штатная проба друг друга на зуб под винцо и блеф. Что ещё? Деваха эта с пунцовым ртом: староват, мол, ты, виршеплёт, вон -- очки, живот...
А потом зазвучала музыка.
А потом он не помнит почти ничего. Почти ничего. Только, кажется, шёл, как крыса, на нервный звук, идиотски скалясь, раскидывая коллег, преграждавших путь. И казалось, что если встанешь, нутро порвут эти чертовы ноты, срывался в бег и не мог свернуть.
Стой, работай теперь горгульей блочных домов. Впрочем, что-то мигает внизу, пожарники, что ли? В отпуск. Завтра. Куда-нибудь под Саров. Скажешь, внезапно разнылся зуб. Скажешь, что болен.
Корча пожарным рожи, выпотрошив карман, он достаёт мобильник. Номер твой набирает -- весел, как какаду. Скажет потом, что был... ну, допустим, пьян. Или что в "фанты" с друзьями играли, и он продул.
Нарния
(как бы фанфик)
За яблоневою дверцей, за стареньким фонарём храните обмылки сердца, последний радушный дом. Покуда снаружи худо, внутри -- весна и покой. Сидите в шкафу, покуда снаружи -- сорок второй. Живите, как королевы, домашний чтите уют, покуда дочери Евы пилотки и раны шьют. Живите вдали от дома, как гордые короли, пока сыновья Адама летят под команду "пли" за край, к золотому небу, к сиреневым берегам, уходят в сырую небыль, в неведомый край и там становятся барсуками, волшебной цветной мошкой, народом, верящим в камень, осиной, дубком, ольхой и прочей разумной флорой. Всем тем, что укроет вас, когда разбомбили город, и мама уже мертва.
* * *
Не будет истории пафосней и чудесней: мой лучший герой -- в эпицентре военных действий. При нем пулемет, но если бы он был детский, расклад бы не стал сложнее или страшней. К рассвету кажется: пушки палят напевно. Награда за всё -- не орден и не царевна: в двух днях пути -- его родная деревня, но он не решается даже думать о ней. Дорога домой -- три пролеска, четыре брода. Стремительно наползает линия фронта. Сдержать наступление может, допустим, рота, но есть -- десяток бойцов и припасов воз. В армейских пайках -- питательный вкусный радий, но он не взял, ему ли, громиле, брать их? Он с детства защитник младших сестер и братьев. В нём девять дюймов, считая пятнистый хвост. Сейчас я добавлю абсурда и суматохи, сказав, что сестры и братья зеленоухи, сказав, что с прошлого месяца эти крохи не съели ни капли меди и серебра. И пусть у малюток коротковаты лапки, они надевают свои меховые шапки, они залезают на ящики и коробки, льют пули в заводе и ждут, что вернется брат.
Всё кончится скоро, и будут враги разбиты, и брюхо набито, и даже лицо умыто, и будут салюты, чепчики, аты-баты, медаль, увольнение, дом, родные глаза.
Я знаю всё, но вряд ли хоть что-то выдам. В руках у него пулемётик, видавший виды, он жмёт из себя безумный последний выдох, последний залп, сто пятый последний залп...
Ты спросишь меня: "Так он тушкан или выдра?"
Смеюсь в ответ.
И страшно, не рассказать.
Сторож
Убери ножовку, оставь в рюкзаке паяльник,
Не пытайся найти прореху в броне ограды.
Идиот, никогда не ешь молодильных яблок!
Про волшебные яблоки в сказках не пишут правды.
У волшебных яблок другой алгоритм работы.
Лет тебе не вернут, глядишь, ещё и отнимут.
Просто мир после них уныл и смердит до рвоты,
Просто всякое яство горчит в сравнении с ними,
Просто тесен текст, и любой музыкант бездарен,
Просто всё, кроме яблок, становится слишком просто.
И сбежать нельзя, разве что отключить радары,
Разогнать команду и уплыть доживать на остров,
Стать смотрителем маяка, завести мэйн-куна,
В пять утра записывать сны, что к утру поспели…
Нет, умрёшь ты в итоге, как в сказке, безмерно юным.
Задохнёшься в своём постаревшем убогом теле.
Так что дуй отсюда, вот тебе леденцов пакетик --
Угостишь детей. И не сметь больше мне тут ползать!
Я ужасно добрый, как ты уже мог заметить.
Но собак спущу.
Для твоей же, конечно, пользы.
lllytnik.livejournal.com/