Умудрённые опытом приключения знают, что бесполезно прятаться от любопытной жопы - она всё равно их находит.(с)
На небе звёзды...
На небе звёзды, на лицах маски, на вертелах - соловьи.
А я читаю чужие сказки, рассказываю свои.
Тиха молитва, крива дорога, окольна тропа моя.
Но если четверо встретят бога, одним из них буду я.
Пророки нынче нечасто помнят, куда и зачем идут,
У каждой кошки есть пара комнат, в которых её не ждут.
Налью воды, пригублю вина я, дыхание затая.
И если трое его узнают, одним из них буду я.
Но лёгок крест и посильно бремя, и низок его полёт,
И вовсе не сразу наступит время, когда закончится лёд,
Когда откровение выйдет боком, когда метнётся змея.
Но если двое пойдут за богом, одним из них буду я.
Мы будем с богом играть в рулетку, смотреть прекрасные сны,
Мы будем ждать холодного лета среди ледяной весны,
Прощая далёкому солнцу пятна, разматывая клубок...
Но если один вернётся обратно, то это и будет бог.
читать дальше Чайки
Я шагаю за плугом, следом идёт усталость.
Это - самая малость, это крупица горя.
Мы простили друг другу больше, чем в нас осталось,
И теперь нам осталось просто мечтать о море.
Ты шагаешь упруго, змей убежал из сада,
Да и яблока алость скрылась в желудке-воре.
Мы вернули друг другу больше, чем было надо,
И теперь нам осталось просто мечтать о море.
Мы шагали по кругу, клича и клича счастье,
А оно не скрывалось, просто оно немое.
Мы любили друг друга больше, чем в небе чайки,
И теперь нам осталось просто мечтать о море.
О принцах, конях и пантерах.
Мой первый принц был описан в книге, не помню, какого года.
В словах ещё не угасли звуки, и мир умещался в день.
Таскал стрижей на закорках шпилей весёлый и шумный город,
Ему и в голову не пришло бы оставить меня в беде.
Но белый конь оказался бледен, спирт оказался горек.
В депо устало вошли трамваи, моргнули и вышли вновь.
Горели трубы дворов-колодцев. Дождём заливал их город.
И магнитофоны играли Цоя, и мир умещался в ночь.
Последний принц из нашего детства - четверорукий Горо.
Оставьте мир, сова и пантера - время делить пирог.
Укрыт неоновым ярким пледом, неслышно стареет город.
И автомобили текут, как слёзы, в морщинах его дорог.
***
Посеянный, чей путь небросок и недолог,
Запомнится штрихом на линии моста.
Смыкаются глаза и чёрный кардиолог
Целуя, говорит, что болен и устал.
А ты идёшь на свет, просчитывая номер,
Толпа глядит на твой рискованный прыжок.
Тебе на них плевать - не помер и не помер,
Равно плевать и им - вот это-то и жжёт.
Посеянный молчит под тысячей иголок,
Вонзаемых водой в распластанную плоть.
Ни время, ни печаль, ни чёрный кардиолог
Не могут никого больнее уколоть.
А ты уходишь прочь, тебе ли быть в печали,
В кармане гонорар, на поясе ключи.
В конце тоннеля свет, но ты в его начале.
А этот... Да плевать... Да что ж он не кричит!
Посеянный дрожит, откинув звёздный полог,
Ему не привыкать к отсутствию кулис.
И радостная ночь, как чёрный кардиолог,
Записывает вас в один и тот же лист.
Красная Шапочка.
Густой и дремучий лес.
Деревья - гангстеры в чёрных пальто,
Каждое при стволе.
Здесь не удастся нарвать цветов.
Здесь, если ты упал,
Не дадут закурить, не нальют вина.
По лесу бежит тропа,
Тропой угрюмо бредёт она.
Мелко нарублен свет
В неба перевёрнутый вок.
Где-то в густой траве
Ждёт её первый волк.
Песенка тает мороженым на губах.
Волк вступает. У волка могучий бас:
- Красная Шапочка, вытри нос,
В мире не больше десятка нот.
Бабушка выпьет твоё вино,
Съест твои пирожки.
Эта тропа не приводит в Рим,
Сядь на пенёчек - поговорим.
Шарлю Перро или братьям Гримм
Не подадим строки...
Но Красная Шапочка не отдаётся волку,
Нервно смеётся, ласково треплет холку.
У неё в корзинке "Mexx" и "o.b.",
Красная Шапочка в чём-то би,
Только волку в этом немного толку.
А лес подаёт не всем,
Вертит в пальцах сосен луны пятак.
Стоит пробиться в сеть -
Скачки напряжения жгут контакт.
Все дровосеки пьют,
И это - лучшее, что в них есть.
Журавли бегут от неё на юг,
Синицы прячутся где-то здесь.
Колется сердца ёж,
Дятел стучится в кору виска.
Тоска отступает, когда поёшь
Или просто держишь себя в руках.
Волк понимает, что он - лишь одна из скук.
Волк вступает. Прямо в её тоску:
- Красная Шапочка, вытри нос.
В мире темно, потому что ночь.
Бабушка выбросит твой венок,
Лопнет воздушный шар.
Эта тропа не ведёт назад
Сядь на пенёчек, смотри в глаза.
Ты ведь не против, я тоже за.
Значит у нас есть шанс...
Но Красная Шапочка не улыбнётся волку,
Сама расстегнёт и бросит себя на полку.
У неё в корзинке "Durex" и тушь.
Красная Шапочка ищет ту
Девочку, хочет собрать её из осколков.
Край леса - не край земли.
Опушка, речка, бабушкин дом.
В небесные корабли
Если и верится, то с трудом.
Телу десятый год,
Остальное движется к тридцати.
Лес за спиною горд,
Что она сумела его пройти.
Горелая тень моста.
Пустота вышибалой стоит в дверях.
А слёзы остались там,
В кино. "Титаник", девятый ряд.
Это бывает, это пройдёт к утру.
Волк вступает в хижину и в игру:
- Красная Шапочка, вытри нос,
Мир не привяжешь к себе струной.
Бабушка выкатит твой Рено,
Врежется в твой Кайен.
Эта тропа не ведёт ко дну.
Я не оставлю тебя одну.
Мы говорим уже пять минут,
Стань, наконец, моей...
И Красная Шапочка честно обнимет волка,
По взрослому вскрикнет, по-детски поправит чёлку.
В клочья часов разорваны дни -
Красная Шапочка видит нить,
Но раз за разом не может найти иголку.
А лес как стоял, так и стоит - стеной,
Под шпаклёвкой листьев выбоины от пуль.
Однажды Красная Шапочка вытрет нос
И в обратный путь. Дорогой, ровной, как пульс.
Песенка
Кошачье.
Заворачивает жизнь в сторону подъезда -
Остальные восемь штук съедутся к утру.
Небеса над головой - разве это бездна?
То ли дело на земле, если я умру.
На эльфийских кораблях не найдётся места
Да и что я там забыл - на чужом пиру.
Если ты - моя жена, кто моя невеста?
Приходи ко мне рыдать, если я умру.
То ли сосны янтарём выплакали мошек,
То ли зависть бьёт ключом через их кору.
На изгиб актёрских плеч занавес наброшен -
Он останется лежать, если я умру.
Скрип оваций по стеклу, очередь за пивом.
Заворачивай судьбу, я её беру.
Всем охота жить грешно, умирать красиво,
Но и это не беда, если я умру.
Остановятся часы - а куда им деться?
Жизнь и ласковая смерть едут в номера.
Разветвляется река и впадает в детство.
Даже если я умру, ты не умирай.
***
Город устал улыбаться вокзальным ртом,
Метить крестом, а потом ожидать расправы.
Тень фонаря на перроне лежит пластом.
Те, кто убит, никогда не бывают правы.
Город сомкнулся, как омут, тревожно стих.
Первый удар по дощатым дверям загона.
Время уверенно движется к десяти.
Чёрные лошади ищут свои вагоны.
Дымное небо отбило команду "ноль"
Стуком копыт - аритмичным, неровным, частым.
А на курантах жонглируют вновь и вновь
Стрелки и смерть, как мячом, комендантским часом.
Улицы ждут поцелуев разбитых губ,
Звёзды растрелянно падают на погоны,
Плавится воском звенящая медь фигур,
Чёрные лошади ищут свои вагоны.
Вряд ли кто спросит, поверишь ли ты слезам.
Взгляд по глазам пресекает попытку рёва.
Над головами безлико гудит вокзал
Тычась резиновым носом в чужие рёбра.
Кто может вывести боль на последний круг?
Кто может выбить из ста девяносто девять?
Яростный выстрел натянутых в небо рук,
Если иначе уже ничего не сделать.
Город клянётся, что память его простит -
Ей, поседевшей, знакомы и злость, и гонор.
Время застыло на подступах к десяти.
Чёрные лошади ищут свои вагоны.
Земное-небесное
Чем длиннее дорога, тем легче идти по краю,
Отключив голоса, как горячую воду в кране,
Не умея ни перекреститься, ни откреститься,
Не завидуя скалам, не веря ветрам и птицам.
Если пропасть за левым плечом, а за правым - горы,
Значит где-то обязан маячить запретный город,
По аллеям которого бродит слепое эхо,
Укрываясь истёртой эпохой, как рыбьим мехом.
Но эпоха ушла, а за нею пришла иная.
Незаметно, сначала за ней, а потом за нами.
И, катая эпоху во рту, словно хлеб в котомке,
Мы не знаем ещё, как её назовут потомки.
А у города-сна недоступность - одно из качеств,
По которым рыдает сюжет и кузнечик скачет.
И, дошедший туда сразу ищет глазами небо,
Потому что ворота закрыты, и стражи немы.
Потому что дошёл и не знаешь - молчать ли, петь ли.
Золотые ворота скрипят на железных петлях...
Чем короче запрос, тем бессмысленней будет поиск.
Затянуть бы потуже дороги роскошный пояс.
Натянуть бы перчатки, да так, чтоб рука немела.
Мел скрипит по доске, только нет ни доски, ни мела.
Мы догнали мечту, но мечты по счетам не платят.
Облака усмехаются в бороды, тучи плачут.
За одежду хвататься смешно, за надежду рано.
Остаются тела - но какие из них тараны.
Догорает душа, словно пёрышко в чашке Петри.
Золотые ворота скрипят на железных петлях...
Чем гулять по руинам, уж лучше быть злым и гордым.
Мы не рвали запретных плодов, не пойдём и в город.
Высоки его шпили, колодцы его бездонны.
А на небе звезда. Неприкаянна и бездомна.
***
Ах, какой это будет год! Это будет чудесный год. Приносящий с далёких гор наилучшую из погод. Приводящий из дальних стран корабли в золотой броне. Чтобы ночью светло от страз, чтобы днём на лихом коне. Чтобы девушки и понты, чтобы мальчики и цветы, чтобы чай никогда не стыл, потому что нам нужен тыл. Потому что грядущий день - он обязан быть краше всех, и не вилами по воде, а бокалами за успех.
Ах, какой это будет год! В нём никто не умрёт. Совсем. Мы полюбим своих врагов и за ними придёт песец. И друзья соберутся в круг, и под нами прогнётся грунт. А похмелье пройдёт к утру, потому и оно к добру. Оседлает луну паяц, и на свете настанет мир. Если кто поседел в боях - телевизор, глинтвейн, камин. Молодым - бесконечный путь, старикам - тишина и свет. Так случится когда-нибудь, в ноль с копейками по Москве.
Ах, какой это будет год! Не такой, как прошедший, нет. Мы так страстно хотим в него, что согласны на ночь и снег. Календарь извертелся, горд, что закончен его наряд...
Так нам кажется каждый год. Тридцать первого декабря.
Реквием фильму "Загадочная история Бенджамина Баттона"
Бенджамин Баттон открывает глаза. Он стар. Он ужасно стар.
Куда там ходить - он дышит на ладан, ему не дожить до ста.
Но он уже знает, что возраст - ложь, обманка, блесна, мираж.
Бенджамин Баттон живёт обратно. И завтра - его вчера.
Он молодеет с каждой минутой, с каждым броском костей.
Он знает, что его ожидает в мире чужих смертей:
Долгая жизнь, счастливая жизнь, полная и до дна.
В которой, конечно, будет любовь. И, конечно, будет война.
Путешествия в Индию и Россию, интрижка с женой посла,
Друзья, наследство, свобода, море... А старость уже ушла.
Любовь с той самой огромной буквы. До гроба (который - сон).
Она - балерина, богема, прима. А он - это просто он.
Сначала, как водится, мелодрама, какая ж любовь без мук:
Он уходит - она уходит - она приходит к нему.
Семья, ребёнок и вновь свобода (ни слова о стариках).
А дальше детство, и он, младенцем, умрёт на её руках.
Бенджамин Баттон закрывает глаза. Словно окно - тряпьём.
Набрякшие веки не удержать. Старость берёт своё.
И всё ничего, разве только грудь могла бы так не болеть.
Жизнь прошла, как ночной обход, но что уж теперь жалеть.
Он её прожил в одном квартале. В том же, в котором рос.
Работал на пуговичной фабрике, в общем-то на износ.
Неплохо плавал, уйти в матросы мечтал до самых седин.
Жена умерла вторыми родами. Дальше он был один.
Почти не пил, посещал обедню, по праздникам звал гостей.
Мир уменьшался с каждой минутой, сужался до новостей.
Воспитывал дочь. Серебристой ниточкой, памятью о жене.
Выдал замуж, вынянчил внука. Тот погиб на войне.
Что поделаешь, зритель уйдёт, обманут. Не полюбит и не простит.
Электрический век недостоин чуда. Да и прошлые не ахти.
На часах развелось слишком много стрелок - впрочем, что их винить.
А люди живут всё на те же годы. И тратят на те же дни.
Фонарь мерцает, как алый лучик на синей морской волне.
Бенджамин Баттон ещё не знает, что завтра умрёт во сне.
Напевая сотый псалом давидов, нарочно сбивая темп,
На руках у прекрасной леди с афиши - красотки из варьете.
Змейка
У зелёной змейки весёлый и ясный взгляд. Она любит лягушек. Она не боится кошек. И небесные звёзды отражаются так, что глаза болят, от её изумрудной кожи.
У зелёной змейки нет никаких врагов. Она прячется в тень без повода, по привычке. Говорят, потому что тень не помнит чужих долгов. И не клянчит чужие спички.
У зелёной змейки раздвоенный язычок. И она им молчит, только воду лакает жадно. У неё голова копьём и вытянутый зрачок. И, естественно, никакого жала.
У зелёной змейки весь белый свет - друзья. Что логично весьма - убежать от неё сумей-ка. У зелёной змейки на самом деле чёрная чешуя. Но об этом знаю лишь я. И догадывается змейка.
***
Лицо героя просится на портрет,
Погоны-звёзды-ядерный взрыв морщин.
Скула небрита, шкура под стать коре,
Ах как же дамы любят таких мужчин.
Орлиных ликов всяко не больше двух,
Не всем орлам доводится брать Париж.
Для тех, кто в танке - в танке тяжёлый дух,
И мало света. Даже, когда горишь.
Пиши, художник, снегом смочив виски,
Забив по шляпку в раму железный страх,
По праву кисти, благо её мазки
Не имут сраму, главное цвет и страсть.
Палитру в ящик, ухо - под звон монет,
Коню - медали, воронам - ордена.
Лицо героя - профиль во весь портрет.
На заднем плане трупы и тишина.
Послеосеннее.
Кто-то выплеснул в стылый вечер разведенный водой пастисс.
Тот, Который условно вечен, выпускает меня пастись
в облысевшие напрочь парки, в лабиринт человечьих нор,
отобрав у старухи-парки мой отсроченный приговор.
(Светлана Ширанкова)
Дни толчками текут по вене, и не нам этот мир менять.
Тот, в Которого я не верю, по утрам не верит в меня.
У Него не бывает вписок - покормился и выйди вон.
Говорят, есть какой-то список, только я не попал в него.
О любви говорить не тяжко, тяжелее о ней молчать.
У меня на руках бумажка, на бумажке стоит печать.
И лошадки мостят мне пропасть, за которой я встречусь с Ней...
Тот, Который порвёт мой пропуск, тоже знает об этом сне.
Не бывает полезной боли, я кричу по ночам "пусти".
Если кто-то прорвался с боем, значит кто-то полёг в пути.
Сериал "Игроки не плачут" начинает второй сезон.
Тот, Который пошлёт удачу, никогда не даёт призов.
***
Не славы и не коровы, не неба и не земли.
Пошли мне, Господь, второго. И третьего нам пошли.
Не надо луженой глотки, к чертям колокольный звон.
Пошли нам бутылку водки. И что-нидь на запивон.
Не счастья и не отрады, не веры и не любви.
Четвёртого нам не надо. И третьего не зови.
Их - третьих - немало тоже. Аж полные небеса.
Пошли их подальше, Боже. Садись лучше третьим сам.
Алан
thorix.livejournal.com/tag/Стихи
На небе звёзды, на лицах маски, на вертелах - соловьи.
А я читаю чужие сказки, рассказываю свои.
Тиха молитва, крива дорога, окольна тропа моя.
Но если четверо встретят бога, одним из них буду я.
Пророки нынче нечасто помнят, куда и зачем идут,
У каждой кошки есть пара комнат, в которых её не ждут.
Налью воды, пригублю вина я, дыхание затая.
И если трое его узнают, одним из них буду я.
Но лёгок крест и посильно бремя, и низок его полёт,
И вовсе не сразу наступит время, когда закончится лёд,
Когда откровение выйдет боком, когда метнётся змея.
Но если двое пойдут за богом, одним из них буду я.
Мы будем с богом играть в рулетку, смотреть прекрасные сны,
Мы будем ждать холодного лета среди ледяной весны,
Прощая далёкому солнцу пятна, разматывая клубок...
Но если один вернётся обратно, то это и будет бог.
читать дальше Чайки
Я шагаю за плугом, следом идёт усталость.
Это - самая малость, это крупица горя.
Мы простили друг другу больше, чем в нас осталось,
И теперь нам осталось просто мечтать о море.
Ты шагаешь упруго, змей убежал из сада,
Да и яблока алость скрылась в желудке-воре.
Мы вернули друг другу больше, чем было надо,
И теперь нам осталось просто мечтать о море.
Мы шагали по кругу, клича и клича счастье,
А оно не скрывалось, просто оно немое.
Мы любили друг друга больше, чем в небе чайки,
И теперь нам осталось просто мечтать о море.
О принцах, конях и пантерах.
Мой первый принц был описан в книге, не помню, какого года.
В словах ещё не угасли звуки, и мир умещался в день.
Таскал стрижей на закорках шпилей весёлый и шумный город,
Ему и в голову не пришло бы оставить меня в беде.
Но белый конь оказался бледен, спирт оказался горек.
В депо устало вошли трамваи, моргнули и вышли вновь.
Горели трубы дворов-колодцев. Дождём заливал их город.
И магнитофоны играли Цоя, и мир умещался в ночь.
Последний принц из нашего детства - четверорукий Горо.
Оставьте мир, сова и пантера - время делить пирог.
Укрыт неоновым ярким пледом, неслышно стареет город.
И автомобили текут, как слёзы, в морщинах его дорог.
***
Посеянный, чей путь небросок и недолог,
Запомнится штрихом на линии моста.
Смыкаются глаза и чёрный кардиолог
Целуя, говорит, что болен и устал.
А ты идёшь на свет, просчитывая номер,
Толпа глядит на твой рискованный прыжок.
Тебе на них плевать - не помер и не помер,
Равно плевать и им - вот это-то и жжёт.
Посеянный молчит под тысячей иголок,
Вонзаемых водой в распластанную плоть.
Ни время, ни печаль, ни чёрный кардиолог
Не могут никого больнее уколоть.
А ты уходишь прочь, тебе ли быть в печали,
В кармане гонорар, на поясе ключи.
В конце тоннеля свет, но ты в его начале.
А этот... Да плевать... Да что ж он не кричит!
Посеянный дрожит, откинув звёздный полог,
Ему не привыкать к отсутствию кулис.
И радостная ночь, как чёрный кардиолог,
Записывает вас в один и тот же лист.
Красная Шапочка.
Густой и дремучий лес.
Деревья - гангстеры в чёрных пальто,
Каждое при стволе.
Здесь не удастся нарвать цветов.
Здесь, если ты упал,
Не дадут закурить, не нальют вина.
По лесу бежит тропа,
Тропой угрюмо бредёт она.
Мелко нарублен свет
В неба перевёрнутый вок.
Где-то в густой траве
Ждёт её первый волк.
Песенка тает мороженым на губах.
Волк вступает. У волка могучий бас:
- Красная Шапочка, вытри нос,
В мире не больше десятка нот.
Бабушка выпьет твоё вино,
Съест твои пирожки.
Эта тропа не приводит в Рим,
Сядь на пенёчек - поговорим.
Шарлю Перро или братьям Гримм
Не подадим строки...
Но Красная Шапочка не отдаётся волку,
Нервно смеётся, ласково треплет холку.
У неё в корзинке "Mexx" и "o.b.",
Красная Шапочка в чём-то би,
Только волку в этом немного толку.
А лес подаёт не всем,
Вертит в пальцах сосен луны пятак.
Стоит пробиться в сеть -
Скачки напряжения жгут контакт.
Все дровосеки пьют,
И это - лучшее, что в них есть.
Журавли бегут от неё на юг,
Синицы прячутся где-то здесь.
Колется сердца ёж,
Дятел стучится в кору виска.
Тоска отступает, когда поёшь
Или просто держишь себя в руках.
Волк понимает, что он - лишь одна из скук.
Волк вступает. Прямо в её тоску:
- Красная Шапочка, вытри нос.
В мире темно, потому что ночь.
Бабушка выбросит твой венок,
Лопнет воздушный шар.
Эта тропа не ведёт назад
Сядь на пенёчек, смотри в глаза.
Ты ведь не против, я тоже за.
Значит у нас есть шанс...
Но Красная Шапочка не улыбнётся волку,
Сама расстегнёт и бросит себя на полку.
У неё в корзинке "Durex" и тушь.
Красная Шапочка ищет ту
Девочку, хочет собрать её из осколков.
Край леса - не край земли.
Опушка, речка, бабушкин дом.
В небесные корабли
Если и верится, то с трудом.
Телу десятый год,
Остальное движется к тридцати.
Лес за спиною горд,
Что она сумела его пройти.
Горелая тень моста.
Пустота вышибалой стоит в дверях.
А слёзы остались там,
В кино. "Титаник", девятый ряд.
Это бывает, это пройдёт к утру.
Волк вступает в хижину и в игру:
- Красная Шапочка, вытри нос,
Мир не привяжешь к себе струной.
Бабушка выкатит твой Рено,
Врежется в твой Кайен.
Эта тропа не ведёт ко дну.
Я не оставлю тебя одну.
Мы говорим уже пять минут,
Стань, наконец, моей...
И Красная Шапочка честно обнимет волка,
По взрослому вскрикнет, по-детски поправит чёлку.
В клочья часов разорваны дни -
Красная Шапочка видит нить,
Но раз за разом не может найти иголку.
А лес как стоял, так и стоит - стеной,
Под шпаклёвкой листьев выбоины от пуль.
Однажды Красная Шапочка вытрет нос
И в обратный путь. Дорогой, ровной, как пульс.
Песенка
Кошачье.
Заворачивает жизнь в сторону подъезда -
Остальные восемь штук съедутся к утру.
Небеса над головой - разве это бездна?
То ли дело на земле, если я умру.
На эльфийских кораблях не найдётся места
Да и что я там забыл - на чужом пиру.
Если ты - моя жена, кто моя невеста?
Приходи ко мне рыдать, если я умру.
То ли сосны янтарём выплакали мошек,
То ли зависть бьёт ключом через их кору.
На изгиб актёрских плеч занавес наброшен -
Он останется лежать, если я умру.
Скрип оваций по стеклу, очередь за пивом.
Заворачивай судьбу, я её беру.
Всем охота жить грешно, умирать красиво,
Но и это не беда, если я умру.
Остановятся часы - а куда им деться?
Жизнь и ласковая смерть едут в номера.
Разветвляется река и впадает в детство.
Даже если я умру, ты не умирай.
***
Город устал улыбаться вокзальным ртом,
Метить крестом, а потом ожидать расправы.
Тень фонаря на перроне лежит пластом.
Те, кто убит, никогда не бывают правы.
Город сомкнулся, как омут, тревожно стих.
Первый удар по дощатым дверям загона.
Время уверенно движется к десяти.
Чёрные лошади ищут свои вагоны.
Дымное небо отбило команду "ноль"
Стуком копыт - аритмичным, неровным, частым.
А на курантах жонглируют вновь и вновь
Стрелки и смерть, как мячом, комендантским часом.
Улицы ждут поцелуев разбитых губ,
Звёзды растрелянно падают на погоны,
Плавится воском звенящая медь фигур,
Чёрные лошади ищут свои вагоны.
Вряд ли кто спросит, поверишь ли ты слезам.
Взгляд по глазам пресекает попытку рёва.
Над головами безлико гудит вокзал
Тычась резиновым носом в чужие рёбра.
Кто может вывести боль на последний круг?
Кто может выбить из ста девяносто девять?
Яростный выстрел натянутых в небо рук,
Если иначе уже ничего не сделать.
Город клянётся, что память его простит -
Ей, поседевшей, знакомы и злость, и гонор.
Время застыло на подступах к десяти.
Чёрные лошади ищут свои вагоны.
Земное-небесное
Чем длиннее дорога, тем легче идти по краю,
Отключив голоса, как горячую воду в кране,
Не умея ни перекреститься, ни откреститься,
Не завидуя скалам, не веря ветрам и птицам.
Если пропасть за левым плечом, а за правым - горы,
Значит где-то обязан маячить запретный город,
По аллеям которого бродит слепое эхо,
Укрываясь истёртой эпохой, как рыбьим мехом.
Но эпоха ушла, а за нею пришла иная.
Незаметно, сначала за ней, а потом за нами.
И, катая эпоху во рту, словно хлеб в котомке,
Мы не знаем ещё, как её назовут потомки.
А у города-сна недоступность - одно из качеств,
По которым рыдает сюжет и кузнечик скачет.
И, дошедший туда сразу ищет глазами небо,
Потому что ворота закрыты, и стражи немы.
Потому что дошёл и не знаешь - молчать ли, петь ли.
Золотые ворота скрипят на железных петлях...
Чем короче запрос, тем бессмысленней будет поиск.
Затянуть бы потуже дороги роскошный пояс.
Натянуть бы перчатки, да так, чтоб рука немела.
Мел скрипит по доске, только нет ни доски, ни мела.
Мы догнали мечту, но мечты по счетам не платят.
Облака усмехаются в бороды, тучи плачут.
За одежду хвататься смешно, за надежду рано.
Остаются тела - но какие из них тараны.
Догорает душа, словно пёрышко в чашке Петри.
Золотые ворота скрипят на железных петлях...
Чем гулять по руинам, уж лучше быть злым и гордым.
Мы не рвали запретных плодов, не пойдём и в город.
Высоки его шпили, колодцы его бездонны.
А на небе звезда. Неприкаянна и бездомна.
***
Ах, какой это будет год! Это будет чудесный год. Приносящий с далёких гор наилучшую из погод. Приводящий из дальних стран корабли в золотой броне. Чтобы ночью светло от страз, чтобы днём на лихом коне. Чтобы девушки и понты, чтобы мальчики и цветы, чтобы чай никогда не стыл, потому что нам нужен тыл. Потому что грядущий день - он обязан быть краше всех, и не вилами по воде, а бокалами за успех.
Ах, какой это будет год! В нём никто не умрёт. Совсем. Мы полюбим своих врагов и за ними придёт песец. И друзья соберутся в круг, и под нами прогнётся грунт. А похмелье пройдёт к утру, потому и оно к добру. Оседлает луну паяц, и на свете настанет мир. Если кто поседел в боях - телевизор, глинтвейн, камин. Молодым - бесконечный путь, старикам - тишина и свет. Так случится когда-нибудь, в ноль с копейками по Москве.
Ах, какой это будет год! Не такой, как прошедший, нет. Мы так страстно хотим в него, что согласны на ночь и снег. Календарь извертелся, горд, что закончен его наряд...
Так нам кажется каждый год. Тридцать первого декабря.
Реквием фильму "Загадочная история Бенджамина Баттона"
Бенджамин Баттон открывает глаза. Он стар. Он ужасно стар.
Куда там ходить - он дышит на ладан, ему не дожить до ста.
Но он уже знает, что возраст - ложь, обманка, блесна, мираж.
Бенджамин Баттон живёт обратно. И завтра - его вчера.
Он молодеет с каждой минутой, с каждым броском костей.
Он знает, что его ожидает в мире чужих смертей:
Долгая жизнь, счастливая жизнь, полная и до дна.
В которой, конечно, будет любовь. И, конечно, будет война.
Путешествия в Индию и Россию, интрижка с женой посла,
Друзья, наследство, свобода, море... А старость уже ушла.
Любовь с той самой огромной буквы. До гроба (который - сон).
Она - балерина, богема, прима. А он - это просто он.
Сначала, как водится, мелодрама, какая ж любовь без мук:
Он уходит - она уходит - она приходит к нему.
Семья, ребёнок и вновь свобода (ни слова о стариках).
А дальше детство, и он, младенцем, умрёт на её руках.
Бенджамин Баттон закрывает глаза. Словно окно - тряпьём.
Набрякшие веки не удержать. Старость берёт своё.
И всё ничего, разве только грудь могла бы так не болеть.
Жизнь прошла, как ночной обход, но что уж теперь жалеть.
Он её прожил в одном квартале. В том же, в котором рос.
Работал на пуговичной фабрике, в общем-то на износ.
Неплохо плавал, уйти в матросы мечтал до самых седин.
Жена умерла вторыми родами. Дальше он был один.
Почти не пил, посещал обедню, по праздникам звал гостей.
Мир уменьшался с каждой минутой, сужался до новостей.
Воспитывал дочь. Серебристой ниточкой, памятью о жене.
Выдал замуж, вынянчил внука. Тот погиб на войне.
Что поделаешь, зритель уйдёт, обманут. Не полюбит и не простит.
Электрический век недостоин чуда. Да и прошлые не ахти.
На часах развелось слишком много стрелок - впрочем, что их винить.
А люди живут всё на те же годы. И тратят на те же дни.
Фонарь мерцает, как алый лучик на синей морской волне.
Бенджамин Баттон ещё не знает, что завтра умрёт во сне.
Напевая сотый псалом давидов, нарочно сбивая темп,
На руках у прекрасной леди с афиши - красотки из варьете.
Змейка
У зелёной змейки весёлый и ясный взгляд. Она любит лягушек. Она не боится кошек. И небесные звёзды отражаются так, что глаза болят, от её изумрудной кожи.
У зелёной змейки нет никаких врагов. Она прячется в тень без повода, по привычке. Говорят, потому что тень не помнит чужих долгов. И не клянчит чужие спички.
У зелёной змейки раздвоенный язычок. И она им молчит, только воду лакает жадно. У неё голова копьём и вытянутый зрачок. И, естественно, никакого жала.
У зелёной змейки весь белый свет - друзья. Что логично весьма - убежать от неё сумей-ка. У зелёной змейки на самом деле чёрная чешуя. Но об этом знаю лишь я. И догадывается змейка.
***
Лицо героя просится на портрет,
Погоны-звёзды-ядерный взрыв морщин.
Скула небрита, шкура под стать коре,
Ах как же дамы любят таких мужчин.
Орлиных ликов всяко не больше двух,
Не всем орлам доводится брать Париж.
Для тех, кто в танке - в танке тяжёлый дух,
И мало света. Даже, когда горишь.
Пиши, художник, снегом смочив виски,
Забив по шляпку в раму железный страх,
По праву кисти, благо её мазки
Не имут сраму, главное цвет и страсть.
Палитру в ящик, ухо - под звон монет,
Коню - медали, воронам - ордена.
Лицо героя - профиль во весь портрет.
На заднем плане трупы и тишина.
Послеосеннее.
Кто-то выплеснул в стылый вечер разведенный водой пастисс.
Тот, Который условно вечен, выпускает меня пастись
в облысевшие напрочь парки, в лабиринт человечьих нор,
отобрав у старухи-парки мой отсроченный приговор.
(Светлана Ширанкова)
Дни толчками текут по вене, и не нам этот мир менять.
Тот, в Которого я не верю, по утрам не верит в меня.
У Него не бывает вписок - покормился и выйди вон.
Говорят, есть какой-то список, только я не попал в него.
О любви говорить не тяжко, тяжелее о ней молчать.
У меня на руках бумажка, на бумажке стоит печать.
И лошадки мостят мне пропасть, за которой я встречусь с Ней...
Тот, Который порвёт мой пропуск, тоже знает об этом сне.
Не бывает полезной боли, я кричу по ночам "пусти".
Если кто-то прорвался с боем, значит кто-то полёг в пути.
Сериал "Игроки не плачут" начинает второй сезон.
Тот, Который пошлёт удачу, никогда не даёт призов.
***
Не славы и не коровы, не неба и не земли.
Пошли мне, Господь, второго. И третьего нам пошли.
Не надо луженой глотки, к чертям колокольный звон.
Пошли нам бутылку водки. И что-нидь на запивон.
Не счастья и не отрады, не веры и не любви.
Четвёртого нам не надо. И третьего не зови.
Их - третьих - немало тоже. Аж полные небеса.
Пошли их подальше, Боже. Садись лучше третьим сам.
Алан
thorix.livejournal.com/tag/Стихи