Песенка


Ночь — закрывайте двери и выключайте свет.
Дети боятся чудищ из шкафа и прочих тварей, которых нет.
Взрослые тоже — войны ли, дефолта ли, занесенной руки,
но в город уже высаживаются ангелы-штрафники.

Они охламоны, они раздолбаи, и даже небо их не берет.
И как они там вообще оказались — неведомо им самим.
Но по ночам они десантируются -
который же чертов год, -
в город, где мы смеемся, едим и спим.

Один из Вьетнама, другой с Афгана, третий — с одной неизвестной войны,
из развалившейся к черту, стертой с карты страны.
Они не против глотнуть из фляги, они совсем не любят тоски,
спите, ребята, спокойно: в городе -
ангелы-штрафники.

Чтобы все те, кто живут в шкафу, не вырвались, не сволокли,
чтобы заточка выпала, чтобы — мимо прошли патрули,
чтобы однажды сырым рассветом небо бы не прошиб
неотвратимый багрово-черный ядерный гриб.

Если ты веришь, что рай — это гетто: тумба, белье, кровать,
если привык шататься смерти наперерез,
бери автомат, выбирайся в ночь — попробуй их отыскать,
и, может быть, будешь принят в штрафной батальон небес,
навек обреченный вести войну
штрафной батальон небес.

alonso-kexano.livejournal.com/

@темы: стихи, цитаты

---

Вот хотите верьте или не верьте,

Но любовь мне кажется хуже смерти,

Или я в отношении чувств инвалид -

Слишком много вечности и покоя,

И о жизни знаешь такое, такое...

Но внутри что-то вздрагивает и болит.

@темы: своё, стихи

---

СЕМИНАР

– Первую жизнь – играть с огнем.
Следующую – вести дневник.
Третью жизнь разбираться в нем.
И подойти к написанию книг.

– Вы не поверите, я бы мог,
О, уважаемый педагог,
Вообразить, что всего одна
Сразу, допустим, на все дана!..

– Дерзость и глупость, мой юный друг,
И ни на что не похожий вздор,
Верьте опыту, до сих пор
Не помогали в сфере наук.

Александр Аронов

@темы: стихи, цитаты

---

Пишет izubr

Не признаться не могу, а признаться тяжко,
Я б себе зашила рот, если бы смогла.
Я украла у тебя маленькое счастье
Самый крохотный флакон синего стекла.

Это счастье у тебя пряталось на полке
Покрывалось чешуей пыли и обид,
Ты его когда-то взял, доверху наполнил,
Надписал и позабыл - шкаф и так набит.

Я наткнулась на него, встав на табуретку,
Шаря в темной тишине в поисках сластей,
А оно блеснуло мне сказочно и редко,
Отразилось в потолке, брызнуло от стен,

И забилось под рукой, ласково запело -
Вот и не смогла уйти, не смогла не взять,
Там под самым колпачком голубая пена,
И такая синева - рассказать нельзя.

У тебя таких чудес - воз и два вагона,
Свежих счастий всех цветов закрома полны,
У тебя в окне живет майский птичий гомон,
У тебя в комоде есть плеск морской волны,

У тебя растут цветы и смеются дети,
У тебя так хорошо спорятся дела,
У тебя, наверно, есть всё, что есть на свете -
Ну, подумаешь, флакон синего стекла.

Самый крохотный, поверь, самый завалящий,
Может, там и вовсе чушь, талая вода.
Ты бы вовсе не полез в этот долгий ящик,
Ты б не вспомнил про него вовсе никогда.

Но сегодня ты с утра пел, готовил бигос,
Ты был весел, мир был мил, крепок был союз,
Но морщинка на щеке - та, что я влюбилась,
Превратилась в тонкий шрам, в тот, что я боюсь.

Ты поцеловал меня: приходи почаще,
Как всегда, на букве "о" губы округлив.
Я украла у тебя маленькое счастье,
И открыла за дверьми, вызывая лифт.

И такой открылся мир нежный и безумный,
И сирень, жасмин, весна, мед и пастила,
И такой прозрачный свет, что заныли зубы,
Этот крохотный секрет синего стекла.

Ты б не вспомнил про него, никогда не вспомнил,
Ты таких еще сто штук можешь сохранить.
Ты любой сосуд готов радостью наполнить,
Ты заставишь петь струной паутины нить,

Ты б не вспомнил про него средь других флаконов,
Золотится на заре фонарей слюда.

Смотрит грустно на меня профиль заоконный,
Верно, больше мне нельзя приходить сюда.

Все вокруг меня поет, будто птицы в чаще
Все внутри меня грустит не пойми о чем.
Я сжимаю в кулаке краденое счастье,
Слезы капают в него тоненьким ручьем.

http://izubr.livejournal.com/

@темы: стихи, цитаты

---

Из Шутника

запись третья

У нас что ни факт - то фарс,
предательство и подлог.
Но каждый, конечно, честен, смешлив и чист.
С тобой говорит Декарт,
со мной - Набоков и Блок.
Нам есть, что ответить, но мы обычно молчим.

Молчим о бесценной хрупкости, смерти и красоте,
о точных значениях слов
и о силе снов.
Молчим увлеченно, впрок,
за себя и за тех, что множат смыслы,
как в тигров красят слонов.

Мы немы и холодны: ни утюг, ни коньяк
не в силах нас разогреть и разговорить.
Мы как мешки с динамитом,
собственные друзья,
и те не рискуют смотреть, что у нас внутри.

Гордиться нечем. Пора
начать говорить слова.
Учусь: через кашель, удушье и тошноту.
Я чувствую свой прогресс, я знаю "уйди", "давай",
"прости",
"мне без сахара",
"некогда",
"завтра штурм".

http://lllytnik.livejournal.com/

@темы: стихи, цитаты

---

Впечатлило

Безвыходных ситуаций не бывает

Тот, кто не жил при тоталитарном режиме, на оккупированной, или любой другой, обнесённой колючей проволокой, территории, вряд ли сможет понять отчаяние человека, которому даже «глоток» свободы может стоить головы. Но, как известно, безвыходных ситуаций не бывает. А людей, которые действительно любят свободу, не остановят ни стены, ни границы, ни могучие армии.

Побег из Восточной Германии на воздушном шаре

Пэтер Штрельцик и Гюнтер Вэтцель бредили идеей вывезти свои семьи из Восточной Германии. Свобода была совсем рядом, но путь к ней преграждала самая охраняемая граница на земле. После долгих дискуссий было решено смастерить летательный аппарат. Вертолёт представлялся идеальным решением, но для него не удалось найти достаточно мощный мотор. Потом кто-то из них увидел по телевизору передачу, в которой рассказывалось о полётах на воздушном шаре. Эта мысль показалась друзьям просто гениальной. На том и порешили.

Отсутствие опыта в области воздухоплавания было компенсировано соответствующей литературой. Они быстро разобрались, что к чему, сделали необходимые математические вычисления, закупили оборудование, съездили в ближайший город за тканью, которая показалась им подходящей, и взялись за дело. Жёны засели за швейную машинку. Это был настоящий динозавр, с ножным управлением и 40-летним стажем работы. Мужчины конструировали запальную систему из мотора мотоцикла, глушителя автомобиля и железной дымовой трубы, которая изрыгала «адское пламя».

Первые испытания, для которых два семейства удалились подальше в лес, потерпели фиаско. Оказалось, что ткань была недостаточно плотной, чтобы удерживать воздух. Бракованный шар сожгли, а за новой («это для нашего яхт-клуба») пришлось ехать в другой конец страны. Снова закипела работа. Старая швейная машинка то и дело артачилась и угрожала измотать швей физически. Тогда к ней приладили к ней мотор и дело пошло веселее.

Семья Штрельцик запустила свой шар (Вэтцели в последний момент испугались и вышли из игры) после 16-ти месяцев тщательной подготовки. Они поднялись в воздух, почти долетели до границы и… потерпели крушение. За 200 метров до свободы.

Ничего не оставалось, как бросить шар и вернуться назад. Они прекрасно понимали, что шар, в конце концов, найдут, установят личности не только Штрельциков, но и Вэтцелей, и вся честная компания неизбежно окажется в тюрьме. Это был всего лишь вопрос времени. К тому же, им пришлось бы объяснять предназначение ткани, которую они в промышленных масштабах закупили ещё для первого шара.

О любых подозрительных событиях в то время незамедлительно докладывалось «куда надо». Поэтому, в этот раз, дабы не привлекать лишнего внимания они объехали всю страну, скупая понемногу плащевую ткань, простыни, занавески всевозможных расцветок – в общем, всё более-менее пригодное для заветной цели. Между тем, дома, старушка швейная машина трудилась без устали. Ей предстояло сшить шар больше прежнего – тот, что смог бы поднять восемь человек.

В результате получилась громадина 18 метров в ширину, почти 23 – в высоту. Это был самый большой воздушный шар, когда-либо летавший над Европой. Они опять поднялись в воздух, но в какой-то момент опрокинули горелку и шар загорелся. Оставался единственный выход: запустить мотор на полную мощность и попытаться проскочить. Газ в баллонах быстро закончился, они стали спускаться, но шар был таким большим, что повёл себя как парашют, так что снижение было не очень быстрым.

На этот раз пограничники их заметили. Но пока связывались с начальством и получали разрешение открыть огонь, наших героев уже и след простыл. Наконец, шар приземлился. Но поскольку летели беглецы в полной темноте, то понятия не имели, с какой стороны границы оказались. Мужчины пошли «в разведку». И только когда столкнулись с западнонемецкими блюстителями порядка, осознали, что план побега удался.

Самое приятное в этой истории, что на борту у них оказалась припасена бутылочка шампанского. И это несмотря на то, что каждый лишний килограмм повышал риск крушения! Так что они тут же и отпраздновали свой триумф: «мы читали, что так делают все путешественники на воздушных шарах после приземления».

Это впечатляет даже больше, чем тот факт, что трезвые люди не покладая рук работали над воплощением абсолютно безумной идеи.(с)
katoga

---

И швец, и жнец, и на дуде игрец

Увидела картинку, долго радовалась, делюсь с друзьями, у которых нет интернета - они тоже радуются. Надеюсь, тем, у кого есть - тоже понравится. Эх, дружить-то здорово с теми, с кем схожее чувство юмора!

Пишет  Графит

Продумалось: можно найти компромисс, говоря о серьезных вещах, но как же сложно сойтись с человеком, с которым у тебя кардинально разное чувство юмора. Ты ему тащишь шутку, как баклан в клюве - рыбу, а он смотрит и спрашивает: и чо? А жальче, чем разъяснения, что смешного, разве что разъяснения мужа, что в их с женой гнезде делает блондинка в костюме Евы и с ушками плейбоевского зайчика. А в следующий раз он тебе шутку потащит, только он не баклан, а хомяк и тащит зерно за щеками, а у тебя от зерна несварение и депрессия. То ли дело рыба.
На работе никто не оценил прелесть этой картинки. Я в печали.



grafit.diary.ru/p167800479.htm

---

1
Меня как всегда соскребали с небесного дна
с остатками жухлой травы и гнилой земляники.
От близости спуска на землю желанья поникли…
Вы голодны, люди? Простите, а я голодна…

Вы знаете, сверху не любят взрослеющих чад,
что вечно готовы носиться по разным тусовкам.
Вы помните, люди, что мир из сомнения соткан
и света, который вот-вот за долги отключат.

Я жизнь зазубрила, как лекцию о падежах –
Иметь, не винить, отдавать и творить без остатка.
Я сброшена с неба в пижаме и стоптанных тапках,
и ноги на твердой поверхности сильно дрожат.

Ну да, провинилась. Действительно, мне поделом.
Сижу на земле у раздолбанной старой скамейки.
Не очень-то сильно гордитесь! Ввиду-то имейте,
что я возвращусь к вам…
…вот только найду помело.

2
В сотый раз за попытку лжи отдают под суд.
Ты не бойся, милый, встань за моей спиной.
Не пытайся правду пальцем искать в носу –
эта правда где-то в щели совсем иной.

Это грубый мир, родной, ты меня прости.
Сверху вниз идти – не самый плохой финал.
Я считаю снова ровно до ста шести –
это цифра снов. Сны – сто шестой канал.

Соскребли, содрали, бросили падать вниз,
не крылатой птицей – глупым слепым щенком.
А щенок в полете мысли дурные грыз
и мечтал и плакал…
…вот бы понять о ком...

http://aruna-leof.livejournal.com/120105.html

@темы: стихи, цитаты

---

Из Шутника

Фэнтези

Мы встаем до света, накидываем плащи из искристой драконьей кожи, берем мешки и идем на запад, пока раскаленный щит поднимается над землёй, и ледок трещит под ногами, и тонко пищит москит. Мы ползем среди гор вдоль маленьких бурных рек, ядовитый дым из расщелин нам ест глаза, с каждым днем холодает, браге нас не согреть. Мы идем добывать дракона, возможно, треть или даже две трети из наc не придут назад.
По шести из нас плачут виселица и кол, трое -- мрази рангом поменьше, их ждут в тюрьме, у троих -- разбиты сердца: всем идти легко. Только мне так страшно, что целый день в горле ком. Я тринадцатый -- проводник, знаток этих мест. Мы не знаем толком, каков из себя дракон. Я слыхал, он, как только хочет, меняет вид: может стать человеком, птицей, кустом, рекой, он и сам иногда забывает, кто он такой, и годами живет в тумане, как будто спит.
Мы находим с утра на стоянке его следы, часовые не помнят ночи, но все дрожат, мы идем под флагом победы в узде беды. Вдалеке то и дело виден багровый дым, придорожные камни трещат, отпуская жар.
Я вожусь с костром, я могу развести костер из любой древесины и под любым дождем. Мне сегодня снилось: огонь из меня растет; я подскакивал с криком, пил воду и щеки тер.

И полет был высок, и коготь мой был остер, и сухая шкура шипела "Чего ты ждешь?"



Марш исхода

Приятель, послушай, над городом скрипка играет с утра. И страшно, и странно, и струнно, и зыбко. Ты слышишь? Пора. Мы, кажется, всё же успели прижиться в бетонной тюрьме. Услышали даже безмозглые птицы. Бросай, что имел.
А скрипка заходится яростным плачем, срываясь на визг. Мы длимся, течем, мы шагаем и скачем. Мы выползли из. И страшно и странно и струнно и жарко. Вступает кларнет. Угрюмые тролли троллейбусных парков выходят на свет. Швыряет в проулок распаренный банщик отменную брань -- под звуки трубы распеваются баньши общественных бань. И сонные феи подвальных кофеен -- одна за одной -- бросают ключи от подвальных кофеен в канал Обводной. Взорвали кусок ненавистного МКАДа сегодня с утра. Кольцо разомкнусь -- нам больше не надо штаны протирать в квартирах, больницах и офисах чинных. В свинцовой пыли. Приятель, спеши. Ведь его же починят. Асфальт подвезли.



* * *
Один мой друг завел себе ангела,
настоящего,
с белыми крыльями и тревожным светом в груди.
Ему предлагали рыбок, кота, гигантского ящера –
не брал: рыбок целое море, а ангел – всего один.

Нормальный попался ангел:
красивый, послушный, ласковый.
Слегка мелковат, но зато освещает комнату в темноте
и балует всех под вечер такими сказками,
каких человек не сложил бы,
да и не захотел.

Мой друг недавно устроился
на вторую работу.
Ангел в доме – не мышка, в содержании дорог.
Он же видеть не хочет супов, котлет и компота,
ему подавай нектар,
креветки,
пармезан в помидорах.

Он пьёт только чистый виски,
спит исключительно сидя,
но чтобы кто-нибудь рядом всё время стоял
с опахалом.
Друг мой стоит.
Сдувает пылинки.
Всё в наилучшем виде.
Недавно они завели грифона, будто забот не хватало.

Я временами ворчу, говорю, зачем тебе это?
Пользы ведь от него никакой, зато по горло возни.
Друг молча смотрит.
В усталых глазах – острые блики света.
И что-то такое...
такое...
Не могу объяснить.


* * *
Один мой друг, воевавший в прошлом в Чечне,
Видевший там такое, чего, вроде как, и нет,
Что-то такое выращивает на окне:
То ли траву емшан, серебристую при луне,
То ли росток баобаба – убийцу мелких планет,
То ли драконьи зубы, опасней которых нет,
Особенно если сеять, не удаляя нерв.

В общем, этот мой друг – тот ещё экспонат.
Продал квартиру и дачу, чтобы купить семена,
Переселился в барак, весь день сидит у окна,
Следит за своей рассадой, хорошо ли освещена,
Достаточно ли тепла, не поникла ли, не больна,
Шепчет ей что-то, странно, что не поёт серенад…
И, конечно, этот садовник напрочь забыл про нас.

Я говорю, оставь свою зелень, у меня есть вино,
Он только машет рукой, дескать, спасибо, но
Я нужен моим росткам, нужен им день и ночь.
Они зацветут через десять лет, это предрешено.
Он говорит, представь, годами хранить одно.
Это почти как идти во тьме по вешкам звезд или нот,
Это почти как ехать домой или искать руно.

Я говорю, сиди, сколько хочешь, толку с этого нет.
Я говорю, растеньица эти просто насмешка над
Глупым тобой…
И думаю, не украсть ли одно.


* * *
Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони...

Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.


О припадках

И когда с глаз спадёт туманная пелена, смолкнет этот безумный аккордеон, этот жуткий альт, он придет в себя на карнизе: к спине стена, под ногами жесть и бетон, а внизу -- асфальт. Он замрёт, почти не дыша, губу прикусив, не решаясь глядеть на стоящих внизу, на смотрящих вверх. Что там было вчера? Да обычный корпоратив, просто штатная проба друг друга на зуб под винцо и блеф. Что ещё? Деваха эта с пунцовым ртом: староват, мол, ты, виршеплёт, вон -- очки, живот...
А потом зазвучала музыка.
А потом он не помнит почти ничего. Почти ничего. Только, кажется, шёл, как крыса, на нервный звук, идиотски скалясь, раскидывая коллег, преграждавших путь. И казалось, что если встанешь, нутро порвут эти чертовы ноты, срывался в бег и не мог свернуть.
Стой, работай теперь горгульей блочных домов. Впрочем, что-то мигает внизу, пожарники, что ли? В отпуск. Завтра. Куда-нибудь под Саров. Скажешь, внезапно разнылся зуб. Скажешь, что болен.
Корча пожарным рожи, выпотрошив карман, он достаёт мобильник. Номер твой набирает -- весел, как какаду. Скажет потом, что был... ну, допустим, пьян. Или что в "фанты" с друзьями играли, и он продул.


Нарния
(как бы фанфик)

За яблоневою дверцей, за стареньким фонарём храните обмылки сердца, последний радушный дом. Покуда снаружи худо, внутри -- весна и покой. Сидите в шкафу, покуда снаружи -- сорок второй. Живите, как королевы, домашний чтите уют, покуда дочери Евы пилотки и раны шьют. Живите вдали от дома, как гордые короли, пока сыновья Адама летят под команду "пли" за край, к золотому небу, к сиреневым берегам, уходят в сырую небыль, в неведомый край и там становятся барсуками, волшебной цветной мошкой, народом, верящим в камень, осиной, дубком, ольхой и прочей разумной флорой. Всем тем, что укроет вас, когда разбомбили город, и мама уже мертва.



* * *
Не будет истории пафосней и чудесней: мой лучший герой -- в эпицентре военных действий. При нем пулемет, но если бы он был детский, расклад бы не стал сложнее или страшней. К рассвету кажется: пушки палят напевно. Награда за всё -- не орден и не царевна: в двух днях пути -- его родная деревня, но он не решается даже думать о ней. Дорога домой -- три пролеска, четыре брода. Стремительно наползает линия фронта. Сдержать наступление может, допустим, рота, но есть -- десяток бойцов и припасов воз. В армейских пайках -- питательный вкусный радий, но он не взял, ему ли, громиле, брать их? Он с детства защитник младших сестер и братьев. В нём девять дюймов, считая пятнистый хвост. Сейчас я добавлю абсурда и суматохи, сказав, что сестры и братья зеленоухи, сказав, что с прошлого месяца эти крохи не съели ни капли меди и серебра. И пусть у малюток коротковаты лапки, они надевают свои меховые шапки, они залезают на ящики и коробки, льют пули в заводе и ждут, что вернется брат.
Всё кончится скоро, и будут враги разбиты, и брюхо набито, и даже лицо умыто, и будут салюты, чепчики, аты-баты, медаль, увольнение, дом, родные глаза.
Я знаю всё, но вряд ли хоть что-то выдам. В руках у него пулемётик, видавший виды, он жмёт из себя безумный последний выдох, последний залп, сто пятый последний залп...
Ты спросишь меня: "Так он тушкан или выдра?"
Смеюсь в ответ.
И страшно, не рассказать.


Сторож

Убери ножовку, оставь в рюкзаке паяльник,
Не пытайся найти прореху в броне ограды.
Идиот, никогда не ешь молодильных яблок!
Про волшебные яблоки в сказках не пишут правды.

У волшебных яблок другой алгоритм работы.
Лет тебе не вернут, глядишь, ещё и отнимут.
Просто мир после них уныл и смердит до рвоты,
Просто всякое яство горчит в сравнении с ними,
Просто тесен текст, и любой музыкант бездарен,
Просто всё, кроме яблок, становится слишком просто.

И сбежать нельзя, разве что отключить радары,
Разогнать команду и уплыть доживать на остров,
Стать смотрителем маяка, завести мэйн-куна,
В пять утра записывать сны, что к утру поспели…

Нет, умрёшь ты в итоге, как в сказке, безмерно юным.
Задохнёшься в своём постаревшем убогом теле.

Так что дуй отсюда, вот тебе леденцов пакетик --
Угостишь детей. И не сметь больше мне тут ползать!
Я ужасно добрый, как ты уже мог заметить.
Но собак спущу.
Для твоей же, конечно, пользы.

lllytnik.livejournal.com/

@темы: стихи, цитаты

---

Вот так и живут:
болтаясь на общем тросе,
но избегая взглядов, кивков, касаний.
Один никогда не расскажет, если не спросят.
Другой никогда не спросит.
Ждёт, чтобы сами.

http://lllytnik.livejournal.com/48600.html#comments

@темы: стихи, цитаты

---

Всем желающим: прошлое неликвидно.
Ветер стих, опущены паруса,
И мечтатель-юнга с серьезным видом,
говорит, чтоб я отправлялась за
города – горящие красно-синим,
берега – бегущие через ось…
Я хочу, чтоб завтра меня спросили:
«Что стряслось?»

После ненаписанных мной историй,
замерзая от городской жары,
заигралась, выдохлась… это море
переплюнуть проще, чем переплыть.
Пусть оно, довольное каждым матчем,
забывает сгинувших так легко…
А во мне сидит синеглазый мальчик
и стучит под ребрами кулаком.

И выводит пламенные рулады,
и срывает с кожи защитный слой…
Я привыкла думать, что так и надо,
что мое спасение – это зло.
А куда мне деться от наказанья,
от ветров, свистящих над головой?
Я смотрю на море его глазами
и не вижу волн…

И не вижу дна, берегов и чаек…
И вода становится ключевой.
А мое спасение означает -
ни-че-го.
Ничего хорошего и плохого,
что б хотелось помнить или беречь…
Для меня и моря – всего лишь повод

для повторных встреч.




потому что

тишина, копившаяся годами, нарушима. выстрелом в потолок.
все равно итогом ночных гаданий станет тот же несовершенный слог,
станут те же скомканные листочки и попытки что-нибудь перенять
у других любителей многоточий.
не суди меня.

я молчу, потому что слова устали и всем чувствам мира на нас чихать,
потому что девочки, вырастая, продолжают верить моим стихам,
носят косы, врут от стыда краснея, приходя не вовремя ждут цветов.
потому что девочки не взрослеют,
прочитав не то.

ну какой, скажи, из меня наставник – неудачник, выскочка, эгоист.
и однажды кто-то внутри устанет выносить мой мозг на измятый лист,
и однажды кто-то посмотрит косо, скажет «хватит дергаться, вышел срок»…
и ты станешь взрослой, читая просто
между строк.

тишина, хранившаяся в кармане, излечима. выстрелом между глаз.
ведь из всех изученных графоманий лишь моя протиснуться не смогла
в высший свет запутанных рассуждений, афоризмов, лжи, социальных тем,
где поэт лелеет свой светлый гений
на листе.


я всю жизнь пишу один бесконечный стих:
о беспомощных кораблях уходящих в Стикс,
о неверящих, о невидящих, о глухих,
о помешанных, цитирующих стихи,
о больших и малых, о тех, кто пришел во сне,
о читающих за едой и о тех, кто не,
о болезненных но красивых чертах лица,
об остатках свинца в живущих еще сердцах.
я всю жизнь стоял как памятник у холста,
и чужие цвета начинали в меня врастать,
но сегодня под утро взорвавшейся тишиной
нас отбросило в угол на встречу меня со мной.
и теперь нам стоять и вспарывать немоту.
я по эту сторону, я же стою по ту
и молчу про себя один бесконечный стих:
о беспомощных кораблях покоривших Стикс…

Тина Эбауэр
http://aruna-leof.livejournal.com/tag/буквы

@темы: стихи, цитаты

---

@темы: музыка

---

вежливость

аутотренинг: плавали – знаем, бывало и не такое,
случались дни куда хуже, чем этот треклятый миг;
кувшин глубок, но сливки неспешно собьются в комья,
вокруг толпа зевак, знакомых и незнакомых,
выберусь – в пляс пойду или рухну в кому,
не ваше дело, если уж говорить напрямик,

но я всегда сперва прошу оставить меня в покое
и только потом хватаюсь за дробовик.

(с)Ксения Желудова

@темы: стихи, цитаты

---

скоро быть лету, и не быть очередной прохладной весне,
улыбнись и продолжай движение, зелёный на светофоре;
северный город тревожно ворочается во сне,
городу снится море.

рассыпаешься буквами по бумаге и посреди этой круговерти
возводишь свою колокольню заоблачной высоты;
боишься скорее боли, нежели смерти,
и одиночества – больше, чем пустоты.

отделяешь зёрна от плевел, не подпускаешь к себе посторонних,
вовремя удаляешь человеческий спам.
засыпай, это лето тебя утешит, убаюкает и схоронит,
и сказка на ночь заменит феназепам.

умело держишь спину, лицо, удар; под одеялом прячешься от грозы;
никогда не драматизируй, не преувеличивай и не грусти,
запомни: асы не забывают азы,
преодолей, отпусти, прости.

и еще, чертовски прав был загадочный Лао-Цзы:
перестань искать, и получится обрести.

© Ксения Желудова

@темы: стихи, цитаты

---

А.Лазарчук, М.Успенский
Посмотри в глаза чудовищ



Стихи из черной тетради


***

Ты вернешься после пяти недель
Приключений в чужом краю
В цитадель отчизны, в ее скудель,
В неподвижную жизнь мою.

Длинное

Разобравшись в записях и дарах
И обняв меня в полусне,
О каких морях, о каких горах
Ты наутро расскажешь мне!

Но на все, чем дразнит кофейный Юг
И конфетный блазнит Восток,
Я смотрю без радости, милый друг,
И без зависти, видит Бог.

И пока дождливый, скупой рассвет
Проливается на дома,
Только то и смогу рассказать в ответ,
Как сходил по тебе с ума.

Не боясь окрестных торжеств и смут,
Но не в силах на них смотреть,
Ничего я больше не делал тут
И, должно быть, не буду впредь.

Я вернусь однажды к тебе, Господь,
Демиург, Неизвестно Кто,
И войду, усталую скинув плоть.
Как сдают в гардероб пальто.

И на все расспросы о грузе лет,
Что вместила моя сума,
Только то и смогу рассказать в ответ,
Как сходил по тебе с ума.

Я смотрю без зависти – видишь сам -
На того, кто придет потом.
Ничего я больше не делал там
И не склонен жалеть о том.

И за эту муку, за этот страх,
За рубцы на моей спине -
О каких морях, о каких горах
Ты наутро расскажешь мне!



Из цикла ”Сны”


***

“Кто обидит меня - тому ни часа,
Ни минуты уже не знать покоя:
Бог отметил меня и обещался
Воздавать за меня любому втрое.
Сто громов на обидчика обрушит,
Все надежды и радости отнимет,
Скорбью высушит, ужасом задушит,
Ввергнет в ад и раскаянья не примет.

Так что лучше тебе меня не трогать,
Право, лучше тебе меня не трогать”.

Так он стонет, простертый на дороге,
Изувеченный, жалкий, малорослый,
Так кричит о своем разящем Боге,
Сам покрытый кровавою коростой,
Как змея, перерубленная плугом,
Извивается, бесится, ярится, -
И спешат проходящие с испугом,
Не дыша, отворачивая лица.

Так что лучше тебе его не трогать,
Право, лучше тебе его не трогать.

Так-то въяве и выглядит все это -
Язвы, струпья, лохмотья и каменья,
Знак избранья, особая примета,
Страшный след Твоего прикосновенья.
Знать, зачем-то потребна эта ветошь,
Ни на что не годящаяся с виду.
Так и выглядят все, кого отметишь, -
Чтоб уже никому не дать в обиду.

Так что лучше Тебе меня не трогать,
Право, лучше Тебе меня не трогать.




***
Жара дошла до тридцати пяти.
Преобладанье палевого цвета.
С небес палит, в метро палят, и это
Сравнялось в анонимности почти.
Безадресность претензий! Здесь ответа
Ни перед кем не держат. Долг поэта -
Хотя б размер и рифму соблюсти.

Все спорят, не конец ли это света.
Такое лето, Господи прости.

И что невыносимее жары –
Зимой еще припомнишь с умиленьем,
Как этим серым, палевым каленьем
В июле жгло московские дворы!
Когда наденешь семеро порток,
Припомнишь, как потел в одной тишотке,
Когда жары асфальтовый каток
Туда-сюда катался по Сущевке.
Какими переменами благими
Утешится распаренный народ?
Одни невыносимости другими
Сменяются, и весь круговорот.

О, это солнце, бьющее в упор,
О, этот небосвод, давно не синий,
О, жизнь моя, где с некоторых пор
Невыносимо все, как на подбор –
И дальше будет все невыносимей.



Баллада о кустах
Oh, I was this and I was that…
Kipling. “Tomlinson”


Пейзаж для песенки Лафоре: усадьба, заросший пруд
И двое влюбленных в самой поре, которые бродят тут.
Звучит лягушачье бре-ке-ке. Вокруг цветет резеда.
Ее рука у него в руке, что означает “да”.
Они обдумывают побег. Влюбленность требует жертв.
Но есть еще один человек, ломающий весь сюжет.
Им кажется, что они вдвоем. Они забывают страх.
Но есть еще муж, который с ружьем сидит в ближайших
кустах.

На самом деле эта деталь (точнее, сюжетный ход),
Сломав обычную пастораль, объема ей придает.
Какое счастие без угроз, какой собор без химер,
Какой, простите прямой вопрос, без третьего адюльтер?
Какой романс без тревожных нот, без горечи на устах?
Все это им обеспечил Тот, Который Сидит в Кустах.
Он вносит стройность, а не разлад в симфонию бытия,
И мне по сердцу такой расклад. Пускай это буду я.

Теперь мне это даже милей. Воистину тот смешон,
Кто не попробовал всех ролей в драме для трех персон.
Я сам в ответе за свой Эдем. Еже писах – писах.
Я уводил, я был уводим, теперь я сижу в кустах.
Все атрибуты ласкают глаз: двое, ружье, кусты
И непривычно большой запас нравственной правоты.
К тому же автор, чей взгляд прямой я чувствую все сильней,
Интересуется больше мной, нежели им и ей.
Я отвечаю за все один. Я воплощаю рок.
Можно пойти растопить камин, можно нажать курок.

.
Их выбор сделан, расчислен путь, известна каждая пядь.
Я все способен перечеркнуть – возможностей ровно пять.
Убить одну; одного; двоих (ты шлюха, он вертопрах);
А то, к восторгу врагов своих, покончить с собой в кустах.
А то и в воздух пальнуть шутя и двинуть своим путем:
Мол, будь здорова, резвись, дитя, в обнимку с другим дитем,
И сладко будет, идя домой, Прислушаться налегке,
Как пруд взрывается за спиной испуганным бре-ке-ке.

Я сижу в кустах, моя грудь в крестах, моя голова в огне,
Все, что автор плел на пяти листах, довершать положено мне.
Я сижу в кустах, полускрыт кустами, у автора на виду,
Я сижу в кустах, и менять не стану свой шиповник на
резеду,
Потому что всякой Господней твари полагается свой декор,
Потому что автор, забыв о паре, глядит на меня в упор.


Четвертая баллада

В Москве взрывают наземный транспорт – такси,
троллейбусы, все подряд.
В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен и
бородат.
И это длится седьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска.
При виде каждой забытой сумки водитель требует
взрывника.
О том, кто принял вину за взрывы, не знают точно, но
много врут.
Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут,
Как гнев Господень. И потому-то Москву колотит такая
дрожь.
Уже давно бы взыграла смута, но против промысла
не попрешь.

И чуть затлеет рассветный отблеск на синих окнах
.к шести утра,
Юнец, нарочно ушедший в отпуск, встает с постели.
Ему пора.
Не обинуясь и не колеблясь, но свято веря в свою судьбу,
Он резво прыгает в тот троллейбус, который движется на
Трубу
И дальше кружится по бульварам (“Россия” -
Пушкин – Арбат – Пруды) –
Зане юнец обладает даром спасать попутчиков от беды.
Плевать, что вера его наивна. Неважно, как там его зовут.
Он любит счастливо и взаимно, и потому его не взорвут.
Его не тронет волна возмездий, хоть выбор жертвы
необъясним.
Он это знает и ездит, ездит, храня любого, кто рядом с ним.

И вот он едет.

Он едет мимо пятнистых скверов, где визг играющих
малышей
Ласкает уши пенсионеров и греет благостных алкашей,
Он едет мимо лотков, киосков, собак, собачников, стариков,
Смешно целующихся подростков, смешно серьезных
выпускников,
Он едет мимо родных идиллий, где цел дворовый жилой
уют,
Вдоль тех бульваров, где мы бродили, не допуская, что
нас убьют, -
И как бы там не трудился Хронос, дробя асфальт и грызя
гранит,
Глядишь, еще и теперь не тронут: чужая молодость
охранит.

…Едва рассвет окровавит стекла и город высветится опять,
Во двор выходит старик, не столько уставший жить, как
уставший ждать.
Боец-изменник, солдат-предатель, навлекший некогда
гнев Творца,
Он ждет прощения, но Создатель не шлет за ним своего
гонца.
За ним не явится никакая из караулящих нас смертей.
Он суше выветренного камня и древней рукописи желтей.
Он смотрит тупо и безучастно на вечно длящуюся игру,
Но то, что мучит его всечасно, впервые будет служить
добру.

И вот он едет.

Он едет мимо крикливых торгов и нищих драк за
бесплатный суп,
Он едет мимо больниц и моргов, гниющих свалок,
торчащих труб,
Вдоль улиц, прячущих хищный норов в угоду юному
лопуху,
Он едет мимо сплошных заборов с колючей проволокой
вверху,
Он едет мимо голодных сборищ, берущих всякого в оборот,
Где каждый выкрик равно позорящ для тех, кто слушает
и орет,
Где, притворяясь чернорабочим, вниманья требует наглый
смерд,
Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и
смерть:
Как ангел ада, он едет адом – аид, спускающийся
в Аид, -
Храня от гибели всех, кто рядом (хоть каждый верит, что
сам хранит).

Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем,
в июне, в шесть,
Таю отчаянную надежду на то, что все это так и есть:
Пока я им сочиняю роли, не рухнет небо, не ахнет взрыв,
И мир, послушный творящей воле, не канет в бездну,
пока я жив.
Ни грохот взрыва, ни вой сирены не грянут разом,
Москву глуша,
Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа.

И вот я еду.
***

Приморский город пустеет к осени –
Пляж обезлюдел, базар остыл, -
И чайки машут над ним раскосыми
Крыльями цвета грязных ветрил.

В конце сезона, как день короткого.
Над бездной, все еще голубой,
Он прекращает жить для курортника
И остается с самим собой.

Себе рисует художник, только что
Клиентов приманивавший с трудом,
И, не спросясь, берет у лоточника
Две папиросы и сок со льдом.

Прокатчик лодок с торговцем сливами
Ведут беседу по фразе в час
И выглядят ежели не счастливыми,
То более мудрыми, чем при нас.

В кафе последние завсегдатаи
Играют в нарды до темноты,
И кипарисы продолговатые
Стоят, как сложенные зонты.

Над этой жизнью, простой и набожной,
Еще не выветрился пока
Запах всякой курортной набережной –
Гнили, йода и шашлыка.

Застыло время, повисла пауза,
Ушли заезжие чужаки,
И море трется о ржавь пакгауза
И лижет серые лежаки.

В небе борются синий с розовым,
Две алчных армии, бас и альт,
Сапфир с рубином, пустыня с озером,
Набоков и Оскар Уайльд.

Приморский город пустеет к осени.
Мир застывает на верхнем до.
Ни жизнь, ни то, что бывает после,
Ни даже то, что бывает до.

На ровной глади – ни волн, ни паруса,
На белых стенах – парад теней.
А мы с тобою и есть та пауза,
В которой сердцу всего вольней.

Мы милость времени, замирание,
Мы выдох века, провал, просвет,
Мы двое, знающие заранее,
Что все проходит, а смерти нет.


***

В преданьях северных племен, живущих в сумерках
берложных,
Где на поселок пять имен, и то все больше односложных,
Где не снимают лыж и шуб, гордятся запахом тяжелым,
Поют, не разжимая губ, и жиром мажутся моржовым,
Где краток день, как ”Отче наш”, где хрусток наст и
воздух жесток, -
Есть непременный персонаж, обычно девочка-подросток.
На фоне сверстниц и подруг она загадочна как полюс,
Кичится белизною рук и чернотой косы по пояс,
Кривит высокомерно рот с припухшей нижнею губою,
Не любит будничных забот и все любуется собою

И вот она чешет длинные косы, вот она холит свои
персты,
Покуда вьюга лепит торосы, пока поземка змеит хвосты,
И вот она щурит черное око – телом упруга, станом
пряма, -
А мать пеняет ей: “Лежебока!” и скорбно делает все сама.

Но тут сюжет меняет ход, ломаясь в целях воспитанья,
И для красотки настает черед крутого испытанья.
Иль проклянет ее шаман, давно косившийся угрюмо
На дерзкий лик и стройный стан (“Чума на оба ваши
чума!”),
Иль выгонят отец и мать (мораль на севере сурова) –
И дочь останется стонать без пропитания и крова,
Иль вьюга разметет очаг и вышвырнет ее в ненастье –
За эту искорку в очах, за эти косы и запястья, -
Перевернет ее каяк, заставит плакать и бояться –
Зане природа в тех краях не поощряет тунеядца.

И вот она принимает муки, и вот рыдает дни напролет.
И вот она ранит белые руки о жгучий снег и о вечный
лед,
И вот осваивает в испуге добычу ворвани и мехов.
И отдает свои косы вьюге во искупленье своих грехов,
Поскольку много ли чукче прока в белой руке и
черной косе,
И трудится, не поднимая ока, и начинает пахнуть, как все.

И торжествуют наконец законы равенства и рода,
И улыбается отец, и усмиряется погода,
И воцаряется уют, и вкруг свивается прямая,
И люди севера поют, упрямых губ не разжимая, -
Она ж сидит себе в углу, как обретенная икона,
И колет пальцы об иглу, для подтверждения закона.

И только я до сих пор рыдаю среди ликования и родства,
Хотя давно уже соблюдаю все их привычки и
торжества, -
О высшем даре блаженной лени, что побеждает тоску и
страх,
О нежеланье пасти оленей, об этих косах и о перстах!
Нас обточили беспощадно, процедили в решето, -
Ну я-то что, ну я-то ладно, но ты, родная моя, за что?
О, где вы, где вы, мои косы, где вы, где вы, мои персты?
Кругом гниющие отбросы и разрушенные мосты,
И жизнь разменивается, заканчиваясь, и зарева встают,
И люди севера, раскачиваясь, поют, поют, поют.



***

Релятивизм! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно.
На самом деле правды нет.
Любым словам цена пятак.
Блажен незлобивый поэт,
Который думает не так.
Не правы я, и он, и ты,
И в общий круг вовлечены,
И груз моей неправоты
Не прибавляет мне вины.

На самом деле правды нет.
Мы правы – я, и ты, и он,
И всяк виновник наших бед,
Которым имя легион.
Одним уютна эта взвесь,
Другим желателен каркас,
А третих нет, и это весь
Барьер, который делит нас.

Не зря меня задумал Бог
И вверг туда, где я живу,
И дал по паре рук и ног,
Чтоб рвать цветы и мять траву,
Не зря прислал благую весть
И посулил на все ответ,
Который должен быть и есть,
Хотя на самом деле нет,
Не зря придумал торжество
Своих болезненных причуд
И устранился из него,
Как восемнадцатый верблюд, -
Но тот, кто создал свет и тьму,
Разделит нас на тьму и свет
По отношению к тому,
Чего на самом деле нет.



***

Не потому тебя не прокляну,
Что адское меня пугает пламя,
Что чувствую невнятную вину
За фокусы твои со всеми нами, -

Не поднимаю взгляда к небесам,
Не ожидаю грозного ответа.
Ты не при чем. Ты б не стерпел и сам,
Когда б ты был, когда б ты видел это.


***

Может быть, ее просто давно уже нет,
И поэтому весь наш базар –
Только мельничный шум, только мелочный бред,
Только споры татар и хазар?

Может быть, безотрадные марева дней
И безвыходных лет косяки,
Не будя, не касаясь, проходят над ней,
Как над Китежем воды реки?

Кто такая она – объяснять не берусь
Из под спуда своей немоты.
Не скажу – то ли жизнь, то ли смерть, то ли Русь, -
Слава Богу еще, что не ты.



***

Если шторм меня разбудит –
Я не здесь проснусь.
Я. Полонский

Душа под счастьем спит, как спит земля под снегом.
Ей снится дождь в Москве или весна в Крыму.
Пускает пузыри и предается негам,
Не помня ни о чем, глухая ко всему.

Душа под счастьем спит. И как под рев метельный
Ребенку снится сон про радужный прибой, -
Так ей легко сейчас весь этот ад бесцельный
Принять за райский сад под твердью голубой.

В закушенных губах ей видится улыбка,
Повсюду лед и смерть – ей блазнится уют.
Гуляют сквозняки и воют в шахте лифта –
Ей кажется, что рай и ангелы поют.

Пока метался я ночами по квартире,
Пока ходил в ярме угрюмого труда.
Пока я был один – я больше знал о мире.
Несчастному видней. Я больше знал тогда.

Я больше знал о тех, что нищи и убоги.
Я больше знал о тех, кого нельзя спасти.
Я больше знал о зле – и, может быть, о Боге
Я тоже больше знал, Господь меня прости.

Теперь я все забыл. Измученным и сирым
К лицу всезнание, любви же не к лицу.
Как снегом скрыт асфальт, так я окутан миром.
Мне в холоде его тепло, как мертвецу.

…Земля под снегом спит, как спит душа под счастьем.
Туманный диск горит негреющим огнем.
Кругом белым-бело, и мы друг другу застим
Весь свет, не стоящий того, чтоб знать о нем.

Блажен, кто все забыл, кто ничего не строит,
Не знает, не хранит, не видит наяву.
Ни нота, ни строка, ни статуя не стоит
Того, чем я живу, - хоть я и не живу.

Когда-нибудь потом я вспомню запах ада,
Всю эту бестолочь, всю эту гнусь и взвесь, -
Когда-нибудь потом я вспомню все, что надо.
Потом, когда проснусь. Но я проснусь не здесь.



***

Мой дух скудеет. Осталось тело лишь,
Но за него и гроша не дашь.
Теперь я понял, что ты делаешь:
Ты делаешь карандаш.

Как в студенческом пересказе,
где сюжет неприлично гол.
Ты обрываешь ветки и связи
И оставляешь ствол.

Он дико смотрится в роще,
на сквозняке, в сосняке,
Зато его проще
держать в руке.

И вот, когда я покину
Все, из чего расту,
Ты выдолбишь сердцевину
И впустишь пустоту,
Чтоб душа не мешала
Разбирать письмена твои, -
Это касается жала
Мудрой змеи.


Что до угля, тем паче
Пылающего огнем, -
Это не входит в твои задачи.
Что тебе в нем?
Ты более сдержан,
Рисовка тебе претит.
У тебя приготовлен стержень –
Графит.

Он черен – и к твоему труду
Пригоден в самый раз.
Ты мог его закалить в аду,
И это стал бы алмаз –

Ледяная нежить,
Прямизна и стать…
Но алмазами режут,
А ты намерен писать.

И когда после всех мучений
Я забыл слова на родном –
Ты, как всякий истинный гений,
Пишешь сам, о себе одном.

Ломая, переворачивая,
Затачивая, чиня,
Стачивая, растрачивая
И грея в руке меня.



***

Теплый вечер холодного дня.
Ветер, оттепель, пенье сирены.
Не дразни меня, хватит с меня,
Мы видали твои перемены!
Не смущай меня оттепель. Не
Обольщай поворотами к лету.
Я родился в холодной стране.
Честь мала, но не трогай хоть эту.

Только трус не любил никогда
Этой пасмурной, брезжащей хмури,
Голых веток и голого льда,
Голой правды о собственной шкуре.
Я сбегу в этот холод. Зане
От соблазнов, грозящих устоям,
Мы укроемся в русской зиме:
Здесь мы стоим того, чего стоим.

Вот пространство, где всякий живой,
Словно в пику пустому простору,
Обрастает тройной кожурой,
Обращается в малую спору.
Ненавижу осеннюю дрожь
На границе надежды и стужи:
Не буди меня больше. Не трожь.
Сделай так, чтобы не было хуже.

Там, где вечный январь на дворе,
Лед по улицам, шапки по крышам,
Там мы выживем, в тесной норе,
И тепла себе сами надышим.
Как берлогу, поземку, пургу
Не любить нашей северной музе?
Дети будут играть на снегу.
Ибо детство со смертью в союзе.

Здравствуй, Родина! В дали твоей
Лучше сгинуть как можно бесследней.
Приюти меня здесь. Обогрей
Стужей гибельной, правдой последней.
Ненавистник когдаташний твой,
Сын отверженный, враг благодарный, -
Только этому верю: родной
Тьме египетской, ночи полярной.

@темы: стихи, цитаты

---

* * *

а потом понимаешь, что все нужно было не так.
понимаешь чуть позже, когда расколочены лбы.
понимаешь смиренно ходы и мотивы судьбы,
отставая на шаг.

понимаешь смиренно, что мало что волен решать.
что тобой, как пером, водит чья-то большая рука.
понимаешь чуть позже, опять отставая на шаг,
стало быть - на века,

а потом понимаешь, что волен - и волен всегда -
выбить, выклянчить час или месяц, пожить вопреки -
проскользить свое время по голой поверхности льда
и уже в пируэте понять, что опять опоздал,
и на этот-то раз -
вне щадящей руки.

Ася Анистратенко
www.kornetka.ru/bliki/asya/asya_171_.php

@темы: стихи, цитаты

---

пели



Господи!

как они пели - на площади,

где тучи рваными клочьями

перебегали зенит...

Милый мой!

мне так хотелось, чтоб слышал ты,

как звук метался меж крышами...

там каждый флюгер звенит,



правда! - как

вставала тонкая радуга

полифонической аркою!..

И те, кто думал идти

ужинать,

брели вчерашними лужами,

и замирали, и слушали,

прижав авоськи к груди...



Милый мой!

ты был в каком-нибудь городе,

в Казани, Сызрани, Вологде -

какая разница, где,

ежели

ты был так занят взаправдашне,

что даже капельки радужной

не разглядел бы в дожде...



Милый мой.

Мне так хотелось сказать тебе...

Я шла домой одна, затемно,

и ночь текла по плечам...

Знаешь ли,

ты пропустил эту музыку.

Как ты был нужен, как нужен, как!..

а хор уже замолчал.



Ася Анистратенко

http://kornetka.ru/bliki/asya/asya_167_.php

@темы: стихи, цитаты

---

вверх

и всегда что-нибудь мешало... голоса в телефонной трубке,
непутевый оракул сердца, сны - с изнаночной стороны...
так слепец безнадежно шарит по стене - на поверку хрупкой,
но не может поверить в хрупкость и стеклянность любой стены.

бог вычерчивал мне маршруты по серийным своим лекалам,
если вдруг выводил в прямую - сразу вешал "кирпич" в конце...
и осталась - одна забава: я так долго ее искала,
я бежала к ней, как графиня, изменяясь в своем лице...

время плыть безмятежным змеем: тополя, провода и крыши,
голубиные стаи, мачты, предзакатные огоньки...
улыбаться всему, что любишь, поднимаясь над ним все выше,
и в случайном порыве ветра дернуть нить из твоей руки.


nihil

нет у меня ничего от меня для меня обо мне во мне.
вышла на базу совсем утонула надо же очень жаль.

всем, наблюдающим издали, виден не-мой силуэт в окне,
точность зависит от силы бинокля и высоты этажа.

губы разбиты простудой, температура звенит в ушах.
что, говорю тебе, что? а какая разница, столько льда...
правда ли, нужно решиться на что-то, решиться и сделать шаг?
снова подросток, птенец перед ужасом - вылететь из гнезда...

правда ли, чтобы открылся голос - нужно совсем уйти,
вволю кричать о тебе, говорить о тебе, говорить, молчать...
пообещал экстрасенс из Одессы: "все - с двадцати пяти",
и посмотрел уважительно; что бы он видел во мне сейчас?

сила моя не стала мудрее; жизни осталась треть,
максимум половина, но как сторговаться до половин,
если курить так, как я, - потому что должно же хоть что-то греть
и убивать изнутри - кроме, собственно, голоса и любви.

Ася Анистратенко
http://kornetka.ru/bliki/asya/asya_164_.php

@темы: стихи, цитаты

---

КНИГА РУН


Не верьте, когда говорят, что мистический опыт похож на эротический жар.
Это неправда.
Да, то же тело болит, и те же глаза закрыты, но это только в начале.
Различия начинаются после.

… С утра в этот день было так много солнца.
И вдруг ты увидел всех тех, с кем когда-то был рядом.
Комната у тебя небольшая, но люди стояли — как бы это помягче сказать —
достаточно плотно.
Большинство из них было тебе безразлично, но при виде двух-трех у тебя защемило сердце. «Есть ли здесь кто-то, с кем бы ты захотел умирать?», — спросили тебя.

— НЕТ, — поспешно ответил ты.
Слишком поспешно.


Гебо

Ну, вот и умер, — скажи — еще один человек, любивший меня.
— Осталось нас, значит, трое. —
Но выйдешь из дома за хлебом, а там — длинноногие дети,
и что им за дело до нас — с нашей ушедшей любовью?
И вдруг догадаешься ты, что жизнь вообще не про это.

Не про то, что кто-то умер, а кто-то нет,
не о том, что кто-то жив, а кто-то скудеет,
а про то, что всех заливает небесный свет,
никого особенно не жалеет.

Воденников.

@темы: стихи, цитаты

---

Ее мальчику две недели. Она
склоняется к колыбели и все слушает, как он дышит. За спиной говорят: «Вот
глупая, так и льнет к нему, не отходит, никого не видит и уж точно не слышит.

А она им всем: «Вы и не жили, если вам не знакома сладость дыханья таких
мальчишек. Нет, ну правда, на самом деле».

И ей кажется, что самой ей никакие не тридцать лет, а лишь две золотые недели.



Она кружит мальчишку в березовой роще и наверх обращается: «Боже, боже, ну за
что мне такой красивый мальчик!»

А щербатое детство вовсю хохочет. Обернется она на знакомый голос, и мужчина,
который копия мальчик, на плечах у которого, словно галстук, развеваются мокрые
колготки, улыбнется: «Как хорошо, что нас трое».

Она зажмурит глаза и подумает: «Господи, ну за что же мне счастье такое».


Ее мальчик слезами на клавиши каплет, и в груди тотчас
рвется важное что-то. Эти моцарты, григи, шопены и листы, этот дурацкий,
ненужный, безумный опыт.

Все сольфеджио и концертмейстеры – ну их к черту, ей пианист не нужен. Ни ван
клиберн, ни лобачевский, невский, путин, кюри, бестужев...

Лишь бы только мальчик не плакал, лишь бы не умирать от жалости. Он ей шепчет:
«Пожалуйста, не пойду туда больше», а она прижимает к себе головку: «Не ходи
туда больше, пожалуйста».



Он пятнадцатилетний ежик. Ей хотелось, чтоб навсегда вместе, чтоб в охапку,
чтобы в обнимку. Хоть в какую-нибудь Анапу, Гагры, Сочи, иную чужбинку.

Но он молча уходит из-под ладони, у него футболы и рок-н-ролы, у него большие
на жизнь планы, он от неба не ждет никакой манны. Он все сделает так, как сам
захочет, он любовь ее пронесет сквозь жизнь между прочим. Между верой и
отчаяньем, между радостями и печалями. А пока на макушке растут иголки, и ей верить
не хочется, что в любви ее – ну совсем никакого толку.



Ее мальчик в Андах и в Альпах. Ее мальчик вырос в героя. Ей бы им
гордиться-хвалиться, а она не знает покоя. Ему достаются вершины мира,
моря-океаны, близи и дали. Ей – глобус усеивать флажками, вешать на стену
вымпелы да медали. Он, верно, целует заморских женщин, ей это не больно и не
ревниво. Ей самой все отчаянней хочется видеть колготки внуков на шее у сына.



Только однажды бессонной ночью она подскакивает в кровати. Ей снится маленький
ежистый мальчик, а сердце колотится так некстати. Она уже слышит звонки в
прихожей, но ищет таблетки и теплую юбку. Сжимает в горсти пузырек с
лекарством, идет к аппарату и первый раз в жизни боится поднять телефонную
трубку.



Ее мальчику с чем-то там тридцать, он сидит на больничной постели. Беззащитен и
безоружен, как в той маленькой и далекой детско-песенной колыбели.

Он острижен и перевязан, он такой же, но слишком ранен, слишком бледен, слишком
потерян. Она замирает в дверном проеме, словно у важной какой-то грани.

Ей так страшно к нему прикоснуться. Он все тот же выросший ежик, вдруг сейчас
уберет ее руку, вдруг попросит ее убраться. Что ж ей сделать такого, что же.

Шаг навстречу, микрон движенья, подзывает ее рукой. На ватных ногах подходит,
садится на край постели, головы касается головой.



И он снова ее мальчик. Тот, который в березовой роще. Тот, который слезами по
клавишам. Тот, который из-под ладони. Тот, который в Андах и Альпах. Тот,
который всегда будет. И никто сильнее не любит: ни в Париже, ни, что там, в
Москве.

Он сидит, не шелохнется, кулаком вытирает слезы.



Она гладит его по замшевой голове…


http://iz-antverpena.livejournal.com/43087.html

 

@темы: стихи, цитаты